Кирилла Антонович, воспринявший последние слова соседа, как тему для рассуждений, наклонил голову, создавая многозначительный второй подбородок. Но, не судилось помещику впасть в философский анализ, напоминающий недавно прочитанные труды Мишеля Монтеня. Штаб-ротмистр снова заговорил.
– Пока я размышлял над необычностью видений и моих восприятий, телега уже двигалась, аккурат над окопами, и, сквозь полупрозрачность туманной дымки, я созерцал солдат, жестами указывающих на телегу тем, кто не мог её наблюдать. И в тот же час майор, наблюдавший с противоположного склона за повозкой в свой полевой бинокль, неосторожно повернулся и пустил отражённый от солнца блик непосредственно на телегу. Тот блик не мог быть незамечен ездоками и, особливо, мальцом. Он вскричал, да так громко и пронзительно, как не смог бы закричать человеческий ребёнок! Право слово, именно так мне, в тот миг, и подумалось! А события летели дальше и быстрее! От того пронзительного крика, возница, натянув поводья, остановил телегу. Малец, пальцем указывавший на майора, вскричал вновь.
– И-и-ы-ы-г-о-ш-ш-а-а-а!
– Огради, меня, Господи, ещё хоть раз услыхать тот крик! Он начинался на невероятно высоких нотах и, слегка вибрируя, модулировал аж до глубокого баса – профундо, доступного, лишь искусным церковным певцам. И таких криков было два. Поверите ли вы, Кирилла Антонович, если я скажу вам, что в те секунды, вокруг меня замерли все земные звуки, даже ветер перестал шуметь в листве!
– Меня, даже, холодит от ваших слов, Модест Павлович.
– Поверьте, зрелище было архи мерзкое! Я продолжу. Как я уже говорил, у меня напрочь отсутствовало понимание того, отчего я так отлично вижу ту телегу, и сидящих в ней. Однако, продолжая вглядываться, я обратил внимание на следующее… простите, я слегка опередил события. Итак, малец, как мне привиделось, с усилием сгибал пальцы, чтобы оставить не согнутым лишь один указательный перст, коим он указывал на майора. Видимо, тело его с трудом подчинялось мускульным командам. Майор, также, неотрывно наблюдал, через полевой бинокль, за происходящим в повозке. Всё это длилось секунды три. Мне припомнились слова того старца – не дайте себя увидеть! А они – увидели! Что делать? Совершенно не беспокоясь о последствиях, я выхватил пистолет и дважды выстрелил в телегу, не опасаясь, что попаду в кого-то из солдат. Слава Богу, этого и не случилось! То ли шум от выстрела, то ли сверкнуло пламя из ствола, то ли пуля, не понятным образом потревожила ту туманную повозку – сие мне не ведомо. Однако я смог отвлечь внимание ездоков от майора. Первым на меня взглянул малец, своими большими, кукольными и злыми глазами. Он снова зашевелил пальцами, стараясь выпрямить указательный в моём направлении. И снова тот же визг, переходящий в басовые звуки. Возница повернул голову в сторону, в которую указывал малец. О, святые угодники! У возницы не было лица!
– Господи, помилуй! – Кирилла Антонович осенил себя крестным знаменем трижды, затем сказал, – Модест Павлович, ужели такое возможно?! Не почудилось ли вам? С такого-то расстояния….
– Отнюдь, Кирилла Антонович, отнюдь. Сие, причудиться, никак не могло, готов поклясться на Священном Писании, что каждое моё слово – чистейшая правда! У возницы, державшего поводья, не было никакого лица. Оно было гладким, как… как….
Модест Павлович крутил головой, и спешно искал глазами тот предмет, который мог бы послужить сравнительным образцом для его слов. Ничего не найдя похожего ни на, скажем, арбуз, или яблоко, штаб-ротмистр схватил бутылку тёмного стекла и постучал по ней ногтем.
