– А, – улыбнулась собачка. Она поняла. – Знаете, сначала было очень больно. Боль такая острая, как будто вам в горло опустили длинный меч, и он проникает насквозь, разрезая ваши внутренности. А потом его убирают, тебя заливает, как какой-то сосуд, теплая кровь, и становится так спокойно. И ты… Ты тонешь. Медленно опускаешься куда-то в туман, летишь и знаешь, что не разобьешься. Все ниже и ниже, и ты понимаешь, что ты – уже не ты. Что ты был кем-то «до», а «после» уже не случится… Это не больно! Это как… Это как трепет перед встречей с любимым.
– Потрясающе, – выдохнул кенгуру. – А вы были в белом?
– Белый для меня – цвет траура, поэтому я отказалась от этой традиции. Я надевала белый только на свадьбу. Лучшего повода для траура не придумать… Нет-нет, на мне был черный костюм мужского покроя. Это вечная классика, образ как бы говорит и «Здравствуйте, рада познакомиться!» и «На колени, грешник!». Причем скорее второе.
Она усмехнулась. Кенгуру покачал головой.
– Вы невероятная. В вас столько жизни, столько силы… Вы особенная.
– Я не особенная. Просто одержимая.
– И красивая! Ник счастливчик.
Собачка покосилась на вышедшего из авто лиса и рассмеялась:
– У него не было выбора! Он просто обречен быть счастливым! Да, любимый? Мсье, я была безмерно рада встрече с вами. – Она протянула кенгуру лапку. Тот ее поцеловал:
– Как и я. Рассчитывайте на меня… Огромная честь…
– Что вы, пустяки. Правда.
Она помахала спутникам и уселась в машину рядом с мужем, спереди.
– Он назвал имя и адрес, – прошептала она. – Это в пятом округе Парижа. Покупателя зовут мсье Перле. Пропле говорит, милейший зверь… У него небольшая квартирка в старом доме.
Черное авто отъехало. Все молчали. Их удивили две вещи: во-первых, собачка поладила с кенгуру. Во-вторых: она говорила на чистейшем французском языке.
– Устричка, – пробормотал Ник, – я не знал, что ты говоришь по-французски.
– Ты не спрашивал, – без акцента ответила собачка по-английски и сделала удивленные глаза.
– Разве вы выросли не в горной деревушке в провинции Китая? – уточнил заяц, сидевший сзади с дочерью и каркаданном.
– Да, это так, – кивнула собачка.
– И там была возможность изучать языки?
– Помилуйте! Конечно, нет.
– Тогда как…
– Я записалась на курсы. Ники, разве ты не знал?
Ложь была неубедительна. В глазах собачки блестела насмешка.
– Ты могла бы обратиться ко мне, – проронил лис.
– Может, французский ты бы мне и подтянул… А итальянский? А немецкий? А японский? Мистер Мун, поговорим по-японски, как вы вчера с Ником говорили… Сейчас вспомню дословно… «Я бы не женился на этой деревенской простушке, если б не проклятие…» – «О, понимаю вас прекрасно. Уверен, вы кинете ее так же, как любую другую, и вспомните о моей старшей!». Да, о той старшей, которая так безвкусно одевается и говорит в нос! Если уж Ник расхочет быть моим мужем, автоматически перейдя в статус моего раба… Думаю, я найду ему девицу поинтереснее. Ты, любимый, может и рыжий черт, не способный гвоздь в стенку забить…
– Эй, я был плотником… пятьсот лет назад.
– И что, тебе за это медаль, умник?
Все это было сказано на чистейшем японском. Мун и Ник потеряли дар речи. Собачка повернулась к окну, пряча в уголках рта улыбку.
2
Они хотели ехать поездом, но Мун решил, что на машине будет быстрее. Несмотря на протесты лиса, решено было ехать на его драгоценном ретро-авто.
– Он не старше тебя, любимый, – успокоила его Дита с довольно ехидной улыбкой.
