А еще он думал (после сытного обеда, как водится, тянет пофилософствовать) о том, что Дед вел во многом неправильную политику, в частности, пополнения ресурсов. Зная о приближении зимы, артель не подготовилась к зимним холодам, имея в своем активе немало крепких рук. Наброситься бы скопом на заводскую аллею да за день вырубить все липы, клены и каштаны, и пусть поленья сохнут до холодов. А уголь…Пока бог хранил от случайного взгляда заводское месторождение, где отоваривался Коча, но стоит только кому-нибудь наткнуться на вагоны с углем, оставленные на рельсах завода до эпидемии, выметут вмиг… «А мы тут с корытцами играемся»,– беззлобно думал он. После еды на него напало благодушие и спокойствие. Абсолютно не хотелось рыться в снегу, скалывая мерзлый уголь в емкость и тяжело нагруженным медленно плестись назад. Глядя на трофеи в корыте, Коча прикинул, что Дед за такую добычу мог бы выписать недельную амнистию от повинности или хотя бы дать еще пару-тройку человек, чтобы обеспечить топливом артель до весны…
… Вагоны стояли сонными мастодонтами, скрывая в своих стальных недрах черное богатство – жизни артельщиков в суровые зимы. Снег у вагонов с углем по правому борту был нетронут, если не считать витиеватые, узорчатые цепочки полевок. Небо продолжало хмуриться, угрожая очередным снегопадом; было около полудня, а в корыте пусто. В иное время это обстоятельство удручало бы кочегара, но только не сегодня. Поэтому, превозмогая лень, он полез на вагон. Пальцы в дырявых рукавицах клеились к металлу, приходилось отрывать с треском, оставляя на мерзлом железе гнилую ткань. Подумав о ломе, Коча передернулся – придется голыми руками крошить слежавшийся антрацит и укладывать в сани. Трофейные перчатки жалко для такого грязного дела…
Четыре года назад, будучи изгнанным из семейной квартиры кучкой мародеров, Игорь укрылся здесь, в разграбленных цехах карьероуправления. Уже тогда он понял, что одному выжить будет трудновато, и решил податься к заводским, притащив им на веревке жестяное корыто с углем в качестве платы за вселение. С тех самых пор он и то самое корыто стали неразлучны; Коча получил кров, общество, паёк и должность.
В вагоне творилось что-то небывалое: пласт снега, покрывавший слой угля, был убран, а сам уголь самым варварским и нещадным образом украден. Коча смотрел на грязное ржавое дно вагона со слезами на глазах. В левом борте вагона прорезана дыра, края этого входного отверстия захватаны черными следами пальцев. Груз следующего вагона был нетронут, но по левой стороне от железной дороги собраны все мало-мальские кучи угольной пыли, что таились под снегом в ожидании его, Кочи!
Это был страшный удар. На их уголь посягнула какая-то из местных артелей, и, как и положено, забила им свои закрома. Этот вагон – а он последний – будет следующим. Хотя становится непонятно, кто и куда смог в такое короткое время перетащить тонн шестьдесят ценного груза. И главное, вагон дочищали уже сегодня, судя по убранному снегу, значит…
Над трубой административного здания карьероуправления, стоящего в сотне шагов по левую руку, подрагивал воздух. Слой снега на кровле возле трубы истаял, обнажив серые оцинкованные листы, решетчатые окна обоих этажей кирпичного здания «запотели». От вагона к зданию тянулась широкая извилистая тропа, усыпанная черной пылью и россыпью угольных камней. «Вот где мой уголь», – досадливо констатировал Игорь и подумал, что нужно со всех ног лететь к Деду с докладом, пока последний вагон еще целехонек. Вряд ли у карьеровцев тут мало народу, иначе так быстро они бы не очистили вагон, так что отбить мирным путем топливо вряд ли получится. Ну а там как Дед решит: погубить ли нескольких бойцов ради десяти лет тепла и комфорта в общине, но это при удачном исходе, либо оставить все как есть и попытаться прибрать к рукам оставшееся топливо.
