Стряхнув с себя вековую пыль, скопившуюся на книгах, я встала и кряхтя, словно старуха, направилась к закутку, что служило нам спальным местом долгие годы. Это единственное место, которое мной содержалось в идеальном состоянии. Чистые полы, немногочисленная мебель и те вещи, которые остались у нас почти целыми.
Откинув полог, я с настороженностью взглянула на осунувшееся лицо единственного мне родного человека. Дед сильно сдал, это было видно невооруженным взглядом. От былого статного мужчины осталась лишь одна его тень.
- Дедуль? Ты звал меня?
Осторожно присев рядом, я взяла его руку и сжала в своих ладонях. Температуры не было, уже хорошо.
Дедушка приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать на мне свой взгляд. Когда ему это удалось, он облегченно выдохнул.
- Звал, доченька.
Это его «доченька» заставило меня насторожиться и замереть. Он редко называл меня этим словом. В нашем общении оно было возвеличено в ранг запретного. Табу, нарушение которого грозило серьезными неприятностями как для меня, так и для него.
Боясь, что случайно проговоримся при свидетелях, мы всячески избегали уменьшительно-ласкательных слов. «Женька» и «Женек» — это единственное обращение, которое я слышала от него в течении последних пяти лет.
- Дедуль, ты чего?
Ответить он не успел. Новый приступ кашля надолго прервал наше общение. Даже теплая вода с долькой лимона больше не помогала. Я с жалостью и беспомощностью наблюдала за тем, как мучается единственный мой родной человек.
Наконец-то откашлявшись, дедушка откинулся на подушку. Бледный, с нехарактерной синевой на губах, с тусклыми глазами, в которых больше не было жизненной энергии.
- Я ухожу, Женечка! Пришел мой черед. А ты не грусти, не плачь. Живи и радуйся жизни. Но помни, не смей показываться на глаза этим тварям. Человеческого в них ничего не осталось, узнают о тебе – непременно отыграются за все.
Голос деда звучал хрипло и надсадно. Так обычно говорят те, кто пробежал длительное расстояние. Он явно силился над собой, пытаясь высказать последнюю волю.
- Ну что ты, дедушка! Я непременно найду лекарство, и ты поправишься! – пыталась успокоить то ли себя, то ли его.
- Поздно, доченька… Я слышу ее шаги… Не смей плакать и горевать. Живи, слышишь, живи… чтобы не произошло в твоей жизни… А меня похорони… Так, как хоронили раньше… Не отдавай меня им.
Последние слова он едва ли не выплевывал из себя. Я видела, как он силился сказать еще что-то, но не успел. Сделав последний свой вдох, он замер навсегда. Лишь теплая улыбка осталась на потрескавшихся губах, да радостный взгляд, направленный куда-то в пустоту.
Я не выдержала и разрыдалась на его застывшей груди. Вот и все. Я осталась совершенно одна. Смогу ли справиться? Выдержу ли одиночество? За деда больше не нужно переживать. Он там, где теперь хорошо и спокойно. В кругу родных и близких.
Проревевшись вдоволь над остывающим телом, я подняла голову и взглянула в родные черты лица, пытаясь запомнить все. Каждую складочку, каждую морщинку, каждый изгиб. А потом, всхлипнув напоследок, я протянула руку и прикрыла его глаза.
- Обещаю, дедушка. Я буду жить. Долго и счастливо.
Накрыв его лицо простыней, как много раз видела в фильмах, я направилась обустраивать его последнее пристанище. Вырыть глубокую могилу, перенести тело и придать его земле – это будет моим последним долгом перед тем, кто вырастил меня, воспитал, сделал человеком, а не тем индивидом, который провозглашает себя человеком нового поколения.
