«Четыреста двенадцатый» злорадно заглох на подъеме от дома к дороге. Макс пошел за инструментом к багажнику, только хотел его открыть – и машина вкрадчиво скользнула по мокрой земле. Фуяк – прижат к дереву! Потихоньку попытался вытащить себя, но эта железная тварь подалась еще на сантиметр. Ну, конечно, тут сразу захотелось кашлянуть! Сдержался, вспотел – от любого движения может раздавить.
Он спросил про себя кого-то: можно? И осторожно подвигал глазами. Оказалось – можно. С дикой завистью посмотрел на дождевого червяка, который свободно и даже размашисто полз по своим важнющим делам.
Свист!
Человек с прекрасным пузом идет, родной! И с каким-то тоже словно пузцом на лице! Принц!
– Мужик! – прошептал Макс. – Мужик!
Свист замер.
– Подложи кирпич под заднее колесо.
Максу показалось, что от его шепота полдерева глубоко отпечаталось на спине.
Пока мужик летал на бреющем над землей – искал кирпичи и вбивал под задние колеса, Макс старался не дышать. Потом по сантиметру стал сдвигать онемевшее тело влево. Трещала одежда, трубило сердце, вдруг могучий спаситель исчез. Напоследок что-то лопнуло, полилось по спине, и Макс вывалился и упал.
Оказывается, мужик никуда не исчезал: наклонился громадным ангелом, насколько позволял живот, и вопросительно смотрел.
– Только не трогай меня! – умолял Макс.
Он ждал прихода боли. Их учили: если появилась боль, значит, все в порядке, не парализован. И вот боль пришла доброй вестью. Макс издал один крик и пошевелил конечностями. Можно вставать, принял он решение.
Перевернулся на живот, встал на четвереньки.
– Посмотри, что у меня на спине, – попросил он.
– Наверное, сильно за тебя молятся, – сказал Матвей (оказывается, Макс успел спросить, как его зовут). – Простая царапина. Глубокая, но кровь уже свернулась. Ну что, я пошел?
– Постой! – Макс встал, оперся о дерево. – Матвей, ты понял, что без тебя мне был бы звездец?
– Понял, – сказал ангел, колыхнул вторым подбородком и пошел по своим делам.
За тещу меня придавило или за табельщицу Валю, злодейку, которая смотрит так, что не обойдешь? Наверно, не за кержачку: за нее меня золотой бабой жахнули. Надо делать выводы.
Да, крепко за меня взялись.
– Ну, поступай же к Глубокову, – посоветовали мы Филарету.
Он подхватил свои картонки и побежал, шепча:
– Пещрить надо, пещрить!
Три дня потом сидел на полу, вызывая уважение соседки, которое переросло дальше во что-то большее, так что пришлось отчаянно отбиваться, отнимая драгоценное время у картин.
А соседка коммунальная сначала думала: что-то тихо опять у него, вот-вот запьет. Потом: вторые сутки не готовит Филаретка-дурак, заболеет еще, дай-ка чаю занесу. Лучше бы не заносила! Как увидела эти мелкие, с мизинец, снующие фигурки на картонках, так взвизгнула, как от щекотки. А он поднял на нее глаза, которые не успели потухнуть. Он сначала прикинул, как можно втиснуть ее фигуру, вот тут, слева, еще есть место. Эти два бешеных выступа спереди! Эти два крутых спуска с Гималаев, Боже ты мой, это ведь бедра! Раньше-то он был бы не прочь, но теперь прочь, прочь от этих бедер! Истекали третьи сутки отдыха от хладокомбината, завтра на работу, а еще так мало намалевано.
* * *
Раньше Филарет работал не сутками, а всегда во вторую смену. И один раз зазевался: вырезал кусок баранины получше для жаркого, и его закрыли в холодильнике величиной с ангар.
