Когда виселица была готова, Лыков за шкирку поднял пленного, поставил под воротами и надел ему на шею петлю. Тот сразу побелел, как полотно.
– Что вы задумали, Алексей Николаевич?! – закричал капитан. – Даже у меня нет таких прав, а вы вообще частное лицо! Я не могу допустить беззакония!
Бывший сыщик подмигнул ему так, чтобы не увидел туземец, и приказал:
– Переведите, что за убийство русского он приговаривается к смерти. Прямо сейчас. Если назовет мне сообщников, я, так и быть, его расстреляю. А если смолчит, то повешу! А рожу сажей исчерню!
Скобеев, надо отдать ему должное, мгновенно сообразил. С суровым лицом он сообщил пленному его участь, указывая пальцем на палача. Тот затрясся и попытался выбраться из петли. Лыков состроил страшную физиономию, натянул удавку и рявкнул:
– Ну?!
Капитан подыграл ему:
– Снова нет? Вздернуть сукина сына!
И туземец сразу заговорил, облизывая губы и жалобно скуля. Выслушав его, Иван Осипович как бы нехотя стал разматывать веревку. Затем сообщил спутникам:
– А ведь получилось! В Джизаке проживает некий Юлчи-куса. Он-то и велел этому горлорезу убить русского поселенца.
Некоторое время все молчали, потом Скобеев спросил:
– Алексей Николаевич, но почему он сознался?
– Эх, Иван Осипович. Сколько «языков» я разговорил так на Кавказе… Темные мусульмане боятся виселицы больше всего. Есть поверье, что при такой смерти душа правоверного уходит из тела через ноги. И попадает в ад. Если же человека застрелили, душа покидает оболочку через голову и оказывается тогда в раю. Вот он и открылся, чтобы быть расстрелянным.
– Шестнадцать лет служу в Туркестане и впервые об этом слышу, – сознался капитан. – А зачем лицо ему сажей чернить?
– Как зачем? Непрощенные грешники предстанут перед высшим судом с черными лицами.
– Тоже не знал…
– Но мы получили результат. Поехали за этим… кусой.
Пленника положили в дрожки, в ноги пассажирам, и накрыли кошмой. Избежав, как он думал, ужасной смерти, барантач не издавал ни звука. Видимо, готовился к расстрелу…
Когда они приехали окольными путями в русский Джизак, Скобеев повел купцов к начальнику уезда. Тот думал недолго.
– Юлчи-куса – личность здесь известная, – сказал он. – Куса по-сартовски означает «плешивый, безволосый». У этого мерзавца даже борода не растет, что для магометанца большой позор. Юлчи – яр-мулла, то есть недоучка, человек, чье образование внушает сомнения. Тем не менее в Джизаке он слывет за ученого. А человек вредный! Дервиши, что мутят тут воду, всегда у него останавливаются. И в Ташкент он часто ездит, будто бы к своему ишану[26]. А зачем на самом деле, неизвестно.
– Как его лучше арестовать? – спросил Скобеев.
– Дома слишком опасно. Вдруг он успеет забежать в женскую половину? Туда уже не войдешь. А если войдешь, такое начнется! Весь город на дыбы встанет! Мне тут бунтов не нужно. Давай я вызову его сюда и здесь схвачу.
– В дом все равно надо идти, для обыска, – вставил Лыков.
– При бабах? – развернулся к нему подполковник. – Да они вам глаза выцарапают! Обыскать удастся лишь мужскую половину.
– Такой обыск не имеет смыла. Что если он спрятал улики в ичкари?
Начальник уезда повернулся к капитану:
– Иван, избавь меня от советов этой клеенки![27] Впервые в крае, а туда же…
– Подожди, Матвей. Лыков – личность особенная. Давай его выслушаем. Алексей Николаевич, как, по-вашему, нам обыскать обе половины дома?
