– Первое время может и ничего будет, а потом с тоски помрешь. Мирок то твой не достроен еще. Что ты в нем один делать будешь, если застрянешь? Вот научишься погружаться в собственную реальность сознательно, тогда и останешься здесь. А пока у тебя еще есть над чем поработать с той стороны, – изрек он строго и выволок меня обратно.
После ослепительного солнечного утра в переливчатом медовом краю, питерская хмарь была отрезвляющей пощечиной, суровой, но действенной. Как-то сразу захотелось работать с удвоенной силой, а главное, появилось ясное видение, понимание того, чего в моем чудо-мире недостает и над чем надо потрудиться.
Мысль моя засуетилась, забрякала всеми позвонками. Потрясающий своей инаковостью мир ждал моего прикосновения, проникновения и участия.
16. Глава 14. Весна в сердце Ви.
Мой шарабан желаний вновь катил по своей колее, да не просто катил – мчал на бешеной скорости. А я проносился в нем мимо всего петербургского многообразия, не замечая ничего вокруг. В скором времени я вообще перестал отслеживать, что творится вокруг.
Однажды утром я проснулся, а у меня в гостях Галя. Спит в моей футболке, на моей постели, а я на раскладушке развалился, одна нога в дыре застряла, другая свесилась на пол.
Потер глаза, вгляделся в дрыхнущую Гальку, вспомнил. Они с Кирой еще вчера вечером пришли, говорили, что не могли дозвониться три дня и начали волноваться. Кира посидел часок и по делам поехал, а Галя осталась, ее манили перспективы томного вечера, но я ее опять разочаровал.
Не вдохновляли меня больше ее незатейливые прелести и неудержимая пылкость. После встречи с Мари я вообще все плотские радости жизни как-то иначе стал воспринимать. Не то чтобы они перестали меня интересовать, нет, не так. Я стал смотреть на них с какого-то другого, невидимого прежде ракурса, и оказался он приглядней и ярче, чем тот, прежний. Связь с женщиной теперь представлялась мне не просто акробатическим трюком, но чем-то значимым, волнительным, можно сказать, сакральным.
Если спящую в моей постели Галю сложно было не заметить, то трезвонящий телефон и дверной звонок я игнорировал без труда и зазрения совести, особенно когда в мою обитель труда пытались прорваться родители.
Так в добровольной изоляции я провел неизвестно сколько времени. И вот произошло долгожданное чудо. Я наконец заметил, как весна начала накладывать на Питер свои пока еще несмелые, румяные мазки. Как посветлели подсохшие мостовые, как задвигалась темная, степенная Нева, и порозовело вечернее небо. Но все тонкие, весенние краски были бы мною проигнорированы, если бы на фоне этого пробуждения и свежести я в один теплый и уже довольно светлый вечер не встретил ее.
Она стояла на противоположной от моего дома стороне Фонтанки. Узнать ее было не трудно по особенной детской грации, по старому пальто и огромному вязаному шарфу.
Я выскочил на Аничков мост и, распихивая прохожих локтями, стал пробиваться к ней, словно к маяку в неспокойном океане. Она заметила меня еще издалека и кротко улыбнулась, когда я подбежал, распугав прикормленных голубей.
– Ты исчезла, и я думал, что мне все это приснилось, – проговорил я вместо приветствия.
– Извини, я не специально, – прозвенел ее драгоценный голос.
– Не надо! Ничего не объясняй! Просто скажи – ты ведь настоящая, правда?
– Конечно, –рассмеялась она.
– Хорошо, хорошо, – забредил я, хватая ее руку и поднося к губам.
