Управляющий тут же распределил муку по трем пекарням, приказав начать выпечку в ночь. Мясо и масло отдал госпиталям. Но всем не хватило. Опять перед ним заплавали пистолетные дула. А он глядел сквозь пенсне на Ивана и улыбался печально, подрагивая старорежимной бородкой клинышком. «А ведь убьют его», – подумал Иван. Кое-как он утихомирил недовольных, вытурил их из комнаты под предлогом, что ему надо оформить и получить документы на привезенный груз. Закрыв дверь, сказал:
– Вам, товарищ, не следовало бы свой паек есть при всех. На такой случай закрывались бы, што ли.
– Нельзя, – прошелестел тот в ответ. – Закроюсь, подумают черт-те что. Бомбу бросят. Надо только на виду. Не та беда, что ем, а та беда, что три раза должен есть: язва желудка у меня, паек делю на три части.
– Можно ли при язве соленую воблу-то? – пожалел его Иван. – Позвольте, товарищ, отрезать вам кусок мяса и баночку масла принести. Это не взятка, – заторопился он, – это подарок вам будет. От каралатских коммунаров.
– Подарок должностному лицу и есть взятка, – проклекотал управляющий. – Но я учитываю, молодой человек, ваше искреннее желание помочь мне, поэтому благодарю на добром слове. Однако и забывать не след: этот подарок мы оба вынем из тифозных ртов.
Иван сник. Вспомнил Мылбая, но не сдался. Продолжал:
– Вы на таком месте, товарищ… Вас надо беречь. Свалитесь – кто придет?
– Сюда не приходят, – прошелестело ему в ответ, – сюда назначают. Не я, так другой назначенный будет здесь под пистолетными дулами жить, чему вы и были свидетелем.
– Был, – сокрушенно сказал Иван, поднимаясь с табурета. – Прощайте, товарищ. Счастливо вам. Ухожу с виною: ничем не смог помочь, а хотел.
Минут через пятнадцать каралатские сани были пусты. Богатырь, который хотел пристрелить управляющего складами, пер теперь на плече к своим саням бычью ногу. Увидел Ивана, ощерился:
– Поживем еще, браток!
Иван отвернулся. Не любил он шумных и бестолковых.
– Чего морду-то воротишь? А поехали со мной, поглядишь, как революционная тифозная братва в бараке на соломе дохнет. А ты, а? Морду воротишь!
Он стоял, покачиваясь, глаза его стекленели, левой рукой он придерживал груз на плече, правой уже рвал ворот гимнастерки. Но вот правая скользнула в отворот шинели за своим «смит-вессоном»… Плохо бы, наверно, все это кончилось, да, к счастью, подбежали к богатырю двое, тоже не слабые; один придержал его руку, другой переложил бычью ногу к себе на плечо. Повели его, оглядываясь и прожигая Ивана глазами.
– Лихой народ, – сказал Вержбицкий, приехавший вместе с Иваном. – За наш хлебушек, который от себя со слезьми оторвали, нас же лают и чуть свинцом не отдарили.
– Обиделся, дядя? – спросил Иван хмуро.
Дядька в ответ слова не дал, лишь слабо хмыкнул.
– А напрасно. Тиф у него, – сказал Иван. – Он об этом еще не знает. А вечером сляжет. И сильно ему повезет, если койка найдется. Мы с Васькой Талгаевым первыми из степи вышли, нас в ванне мыли… А когда я из госпиталя выписывался, то до наружной двери по живым и по трупам пробирался, столько нашего брата было набито.
– Что деется, – вздохнул Вержбицкий. – Уж мы вроде у себя бедуем, а тута… Ох, Ваня! Давить нашу каралатскую контру надо беспощадно и без рассуждениев, а то пропадем. Город на ниточке держится. Склады-то какие, видал? Бывших купцов Сапожниковых, их, мяса не поев, не обойдешь. Я заглянул – пусты. А ежели бы мы свою муку не привезли, что тогда?
