* * *
– Вы ли это, пан Збышек? – спросила Надзея и села на соломе.
Камера была холодная, сырая. Розовый свет морозного утра проникал через окошко на высоте второго этажа и едва достигал каменного пола.
– Я, панна Надзея, – Збышек расстегнул котомку и протянул тяжелый, как подкова, серый хлебец.
Шляхтянка покачала головой.
– Не хочу. Все одно перед смертью не наешься да не надышишься.
– Не гоже… – Збышек потряс хлебцом да так и не нашёлся с продолжением.
Они пристально смотрели друг на друга, и Надзея сдалась первая: подняла слабую, будто прозрачную руку, отщипнула кусочек горбушки.
– Какой гадкий на срез, – прошептала она и со вздохом положила мякиш в рот. – Да и на вкус.
Шляхтянка медленно пожевала мякиш, и вдруг синие глаза ее остекленели. Губы затряслись, рука сухой плетью упала на пол.
– Вспомнила, панна Надзея?
С минуту она неподвижно, как статуя, смотрела в стену, затем косо улыбнулась.
– Збышек-Збышек… – проговорила она, повернулась к нему и растерянно коснулась его щеки. – Добрый мой пан… Как бы я хотела ничего не вспоминать.
Большего она не сказал, ибо лязгнула решетка, и стражники подхватили Надзею под руки, а Збышека оттеснили к стене.
– Время казни, – прозвучал голос капитана.
* * *
С неба падал снег, ложился белым на красное – на ягоды рябины – и белым на белое – на бледную кожу Надзеи, на серебристо-голубой ручей ее волос. Збышек в отчаянии шёл следом – через забитые улицы, к площади перед замком.
Шляхтянку подвели к помосту, где уже стоял Вацлав в сером велеисе, застегнутом медной фибулой на правом плече, и Ядвига в багряном платье. Трое дюжих стражников устанавливали поодаль высокое, в рост человека, колесо.
– Назовёшь ты себя, панна? – крикнул Вацлав Надзее, – в последний раз спрашиваю!
Голос его звучал сипло и неровно, как если бы ему с трудом удавалось говорить.
Надзея подняла голову.
– Зачем тебе, князь, мое имя? Настоящему ты не поверишь, а ложное не даст тебе ответов, которые желаешь получить. Ты хочешь знать, чья рука забрала нареченную твою? Спроси о том не у меня, у дочери своей.
В толпе зашумели, но Вацлав слабым жестом поднял вверх руку, и на площади воцарилась тишина.
– Мастер Рыгор, – тихо попросил князь.
Палач поднял Надзею и, будто куклу, поставил на помост. Затем поднялся сам и стал привязывать к колесу.
Збышек, который увяз в толпе, как в сугробе, толкался локтями ещё яростнее, ещё сильнее – хотя и не знал, что сделает, выберись он к помосту.
– Прежде я бы помиловал тебя, ведьма, – продолжал Вацлав бессильным голосом. – Объясни ты все. Но клеветой на мою дочь…
– Скажи, князь, не чуял ты последние недели слабости в членах? Не бросало тебя в пот? Не мутилось ли сознание?
Вацлав оцепенел. Рука его поднялась ко лбу и отёрла пот.
– Твои это чары, ведьма? Ну так и пойдут с тобой в могилу!
Надзея грустно улыбнулась.
– Увы, мой князь. Это не чары. Ты ощутил яд, которым дочь твоя поит тебя, едва узнала о молодой невесте.
В толпе ахнули. Збышек наконец пробился к самому помосту, но стражник упер ему в грудь лезвие алебарды.
– Ложь! – хрипло крикнул Вацлав и закашлялся. – Клевета мерзкой ведьмы.
– Увы, мой князь. Не пройдёт и седьмицы, как тело твоё положат в мерзлую землю и засыпят снегом.
Вацлав впервые повернулся к дочери и посмотрел на неё. Ядвига фыркнула.
– Отец, кого ты слушаешь? Прихворал ты – так с кем не бывает?
Палач затянул последний узел, взял стальной прут и посмотрел на князя. Збышек замер. Вацлав приложил руку к глазам и покачивался, словно у него кружилась голова.
