Евдокия растерянно оглянулась на пса – пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.
Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:
– Как – убери? Леня, как я его уберу?
– Как?! – опять психанул Лагутин. – Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я? – разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.
Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.
– Вот так-то! – злорадно воскликнул Лагутин, старательно вытирая руки о траву.
Однако машину свою он не бросил, как угрожал: брезгливо уселся за руль и медленно тронулся с места.
– Я приношу всем только беду-уу, – горько заплакала Евдокия, оглядываясь на дорогу. – Зачем я только его брала-аа!
– Вот именно, зачем ты его брала? – строго поинтересовался Лагутин.
– Я хотела как лучше, хотела его накормить, а теперь ты его уби-ил!
– Ничерта этой ходячей заразе не сделается. Дворняги живучие…
– Ой! Ой-ей-ей! – завизжала вдруг Евдокия. – Ленечка! Он карабкается! Он жив!
– Очень рад, – процедил Лагутин, сдерживаясь из последних сил. – Мавр сделал свое дело и может уходить, только как теперь быть с подушками? Про костюм я не говорю.
Он мог бы вообще не говорить: Евдокия его не слушала – она не спускала полных слез глаз с бедного пса, который уже смешался с кустами, с дорогой и превратился зовущую точку.
– Ленечка, миленький, – взмолилась она, – давай на минутку вернемся. Только посмотрим все ли лапки его целы…
Леонид Павлович хотел накричать на жену, но передумал.
«Может и за меня будет так же переживать, когда и я запаршивею», – подумал он и… развернул автомобиль.
Пес оказался цел. Он не сидел на обочине, а, прихрамывая, трусил – похоже, за Евдокией.
– Даша, только смотри, не трогай его, – предупредил Лагутин.
– Ленечка, я не буду, я с ним попрощаюсь, – пообещала она, бросаясь к бездомному псу словно к отцу родному.
Пес все понимал. Он знал и кто ему враг, и кто – друг. Опасливо скосив один глаз на Лагутина, он остановился и подался вперед, другим глазом радуясь Евдокие, но не решаясь к ней подойти.
Леонид Павлович предостерег:
– Да-ша!
– Ну, бродяга, прощай. Видишь, как плохо все получилось, – обливаясь слезами, пропищала она.
Пес видел и был не в обиде. «Что ж тут поделаешь, – говорили его глаза. – И хуже бывало. Жаль одно: опять пусто в желудке».
– Да-ша! – Лагутин был на пределе.
– Иду, Леня, иду.
Евдокия украдкой погладила пса и, приказав:
– Сиди, не смей ковылять за мной, – с громким ревом уселась в машину.
– Ну вот, началось! – воскликнул Лагутин, яростно нажимая на газ.
Пес не ослушался – остался сидеть на обочине, с тоской провожая автомобиль, уносящий ее, даровавшую счастье.
«Я так рассчитывал на тебя», – говорили его глаза.
Евдокия взгляд его расшифровала и завыла по-бабьи:
– Он так рассчитывал на меня! Леня! Милый!
– Нет, Даша! Нет! – рявкнул Лагутин, значительно превышая скорость.
Он, щеголь и чистоплюй, не мог представить себя и паршивого пса в одном пространстве.
