Бабочка хочет сбежать. Только кто ж ей позволит?
Несётся вниз по лестнице, я за ней, и всё-таки нагоняю её на последней ступеньке. Маша цепляется руками за перила, брыкается, отталкивает меня ногами, но я обхватываю её за талию, прижимая к себе.
— Я же говорил, что ты никуда отсюда не уйдёшь, — напоминаю и, снова поддавшись порыву, накрываю её грудь ладонью. На Маше свитер, а под ним бельё, но меня обжигает, будто в огонь руку засунул.
— Сумасшедший, — хрипит, а я почти оскальзываюсь, но устоять получается. — Я полицию вызову. Тебя посадят!
Маша не сдаётся, и при разнице наших габаритов это даже забавно. Она всегда была смелой — этого я не смог забыть.
— Напугала, — преодолеваю последнюю ступеньку, не выпуская Машу из объятий, а она впивается мне в руку ногтями, рвёт кожу до крови.
Если бы я только умел чувствовать боль, может быть, и подействовало.
— Не дёргайся, а то случайно что-нибудь сломаю.
Но Бабочка не была бы собой, если бы успокоилась. Она, будто бы разгневанная волчица, готова рвать меня когтями и зубами до последней капли крови.
Когда оказываемся в просторном холле, я бросаю Машу на кожаный диван, потому что сейчас чётко понимаю лишь одно: если ещё продолжу касаться её, случится беда. Все предохранители нафиг вылетят.
— Отпусти меня! — шипит, убирая волосы с лица, а в зелёных глазах чистейшая ярость.
Я присаживаюсь в кресло напротив неё, а Маша обнимает колени руками, щурится, бледная и злая.
— И не подумаю. Ты будешь в этом доме столько, сколько я захочу.
— А иначе? Убьёшь меня? Ты маньяк, Клим!
Криво усмехаюсь, откидываясь на спинку кресла, и сжимаю пальцем переносицу. Во мне кипит злость, и я всеми силами пытаюсь её задушить, не дать ей выхода.
— Где моя сумка? Там мой телефон, я должна позвонить!
Маша не пытается снова мне что-нибудь отбить, но уверен: так просто она не сдастся. Что ж, тем интереснее.
— Отцу звонить собралась? Или в прокуратуру.
— Не твоё дело.
— Не нужно тебе отцу звонить. Вот совсем не нужно.
Я знаю, что он не ответит. Ему просто нечего сказать Бабочке. Но она упорна.
— Клим, отдай сумку.
— Ищи, я не мешаю, — растягиваю губы в улыбке и слежу, как Маша мечется в поисках своих вещей.
А когда находит, шарит в сумке трясущимися руками.
— Нашла? Звони отцу. И ещё куда ты там звонить хотела? Туда тоже.
Но Маша сверкает на меня глазами, полными застывших слёз и злости.
— Телефон разбитый, — говорит тихо, нажимая кнопки на подёрнутом многочисленными трещинами экране, но бесполезно.
— Наверное, наступил на сумку в темноте, — пожимаю плечами, а в голове пульсирует боль, отдаваясь в затылке. — Бывает.
— Подонок, — выдыхает, а сумка падает на пол, и звук этот эхом в большой комнате. — Что ты сейчас хочешь от меня? Восемь лет прошло, я забыла тебя. Забыла, слышишь?
— Правильно, — киваю, поднимаясь на ноги. — Но не нарушай цепочку причин и следствий. Сначала предала, а потом забыла. Вот так будет правильно.
Маша открывает и закрывает рот, а я стремительно выхожу из комнаты, не оглядываясь.
— Я не предавала тебя! Клим!
Я выжил после её предательства. Но её ложь убьёт меня, наверное.
10. 10. Клим
«Я не предавала тебя!» — звенит отголосками в ушах на бесконечном повторе, пока принимаю душ в ванной на первом этаже. Ледяные струи воды стекают по коже, омывают уродливые рубцы и шрамы на теле: от плети, раскалённых прутьев, тлеющих в полумраке сигарет.
Ненавижу.
