— На хер валите, — выдавливаю из себя, морщась от боли в паху, и девки улепётывают, даже вещи не собрав.
Думаю, у них слишком много лифчиков, чтобы задерживаться, когда клиент явно не в себе.
Оставшись один, я снова жмурюсь, а перед глазами лишь огромные зелёные глаза и идеальные губы. И я почти чувствую, как они целуют меня: каждый шрам, каждое увечье, а потом спускаются ниже — туда, где всё твёрдое, как камень, и болит.
Стону в голос, оглаживая себя по всей длине, синхронизирую движения ладони в такт воображаемому минету. Мать его, как же хорошо.
Перед глазами сноп искр, в горле пересыхает, а позвоночник, кажется, вот-вот рассыплется от предоргазмической ломки.
Реву, будто я — не я, а кабан-подранок, а сперма выливается из меня бурным потоком. Кажется, я так не кончал даже будучи подростком. Стреляю и стреляю, а перед глазами изумрудный взгляд с поволокой.
Дыхание сбивается почти в ноль, сердце ухает в груди, причиняя боль. И когда сознание возвращается ко мне рваными толчками, а перед глазами кое-как проясняется, я иду на дрожащих ногах в крошечную ванную рядом с кабинетом.
Мне больше нечего делать в этом клубе.
— Арс, заводи мотор, — говорю в прижатую к уху трубку.
— Домой?
— Ты стал задавать слишком много вопросов, — усмехаюсь и вытираю руки бумажным полотенцем. — Но да, домой.
12. 12. Маша
Не помню, как я отключилась. Будто кто-то щёлкнул тумблером и просто выключил меня. Чтобы ничего не помнила и ни о чём не тревожилась хотя бы какое-то время, хотя бы на несколько часов получила передышку.
Иногда психика выкидывает на чёрную воду паники спасательный круг забытья, и это даёт пусть призрачный, но шанс, что всё это — мираж.
А когда открываю глаза, взгляд натыкается на длинные ноги в тяжёлых ботинках. Клим.
Сквозь плотные занавески проникает солнечный свет — пусть тусклый, приглушённый, но можно понять, что проспала я, похоже, всю ночь.
— Проснулась, Бабочка? — слышится хриплый голос, прошитый дамасской сталью, и я поднимаю взгляд на лицо Клима.
Пусть я совершенно не понимаю, что Клим хочет от меня, одно знаю точно: он сошёл с ума. Иначе никак не объяснить, откуда эта злость во взгляде, откуда жестокость в словах и действиях. Он винит меня в чём-то, говорит о каком-то предательстве, только в этом нет никакого смысла.
Просто человек, которого я любила всю жизнь, стал самым настоящим безумцем. И место ему в психушке.
У Клима в руках нож, который он вертит в пальцах, подбрасывает и ловит за кончик лезвия почти у земли, выкручивает и так и эдак, будто бы хочет показать, как отлично научился обращаться с оружием. Будто собрался испугать окончательно, чтобы перестала бороться, выбросила из головы мысли о свободе.
Только я не могу, потому что не птица, чтобы сидеть в клетке по чьей-то прихоти. Хватит! Я не для того ушла когда-то из отчего дома, чтобы снова быть запертой в четырёх стенах.
— Клим, что ты делаешь?
Я сажусь, подтягиваю под себя ноги, а кожа под свитером после сна в одежде ощущается воспалённой и зудит. Мне бы в душ…
— Успокаиваю нервы.
Нож взлетает ввысь и снова оказывается в широкой ладони Клима. Как он не боится пораниться? Впрочем, разве этот человек умеет хоть чего-то бояться?
— Нет, не сейчас… вообще.
Но Клим игнорирует мой вопрос, продолжая свои игрища. Интересно, он хоть спал этой ночью? Под глазами тени, щёки покрыты щетиной, а черты лица стали резче, заострились.
