Положив осколок в рот, я сжал челюсти. Во рту отвратительно скрипнуло. Небо тут же пронзила боль, а на языке образовался резкий вкус ржавчины. Я тщетно пытался разгрызть твердый осколок. Круч и остальные смотрели на меня все с теми же безумными улыбками. Тома продолжала изучать землю.
«Осталось ли что-то от твоей гордости, Стас Шутов?» ― обратился я к самому себе. И… вдруг осознал, что они не причинят Томе вреда. Сломать меня. Именно это ― цель Круча. Но я этого не допущу. Я с отвращением выплюнул стекло вместе с кровью и крикнул, что они не посмеют навредить Томе.
Круч заходил из стороны в сторону, наверное, выдумывая новые пытки. А затем он сказал то, чего я совсем не ожидал услышать: пообещал отпустить Тому. Та с надеждой подняла глаза. Она все так же избегала моего взгляда, не смотрела на меня, будто меня здесь не было. На лице Томы застыло жалобное выражение. Круч повторил обещание, но добавил, что для этого Томе придется кое-что сделать.
– Что?.. ― По ее дрожащему голосу я понял, что она готова на все, и с ужасом представил, что сейчас ее заставят есть стекло… но нет.
– Порежь ему вены! Перейди на нашу сторону!
Тома переспросила, решив, что ослышалась. Слова прозвучали во второй раз.
Круч говорил с Томой по-отечески. Даже ласково обнял. Пытался убедить, что я ― враг, а врагов надо наказывать. Круч сможет отпустить ее, когда она докажет свою преданность. А для этого ей нужно порезать меня. А потом Круч протянул Томе «розочку» от разбитой бутылки. Тома взяла ее неуверенно, держала слабо, все это казалось нелепым. Мне вывернули руку и оголили запястье.
– Ну же! Смелее! ― Круч подтолкнул Тому ко мне. Она шла будто на ватных ногах. Подойдя вплотную, она подняла пустые овечьи глаза, в которых застыл вопрос: как поступить? Я отвел взгляд. Пусть сама решает.
Тома все же прикоснулась ко мне чертовым стеклом, хотя я до последнего надеялся, что она не станет. Тома слегка провела по моей коже тупой стороной, не оставив ни боли, ни следов.
– Ты все делаешь неправильно! ― Круч разозлился, и, выхватив горлышко из рук Томы, оттолкнул ее. Тома упала. Я зажмурился, но боли не последовало. Круч отвлекся и на время забыл обо мне. ― Девчонки ничего не могу сделать нормально. От них одни сопли и слезы!
Тома, сжавшись на земле в комок, тихо всхлипывала. Но тут же Круч сменил гнев на милость. Погладил Тому по голове, как любимую зверушку. Успокаивающе сказал, что она хорошая девочка и что хороших девочек не за что наказывать. Наказывать надо борзых упрямцев. А Тома свободна, ее отпускают.
Тома недоверчиво посмотрела на Круча, с испугом ― на меня, а потом снова на Круча, уже вопросительно.
– Мы немного поиграем с ним и отпустим, ― сказал Круч мягко. ― Мы ничего ему не сделаем. Просто пошутим. А ты иди. Иди же, ну!
И, когда Тома уже собралась встать, он наклонился над ней и сказал на ухо, но так, что я все расслышал.
– Но если ты кому-нибудь скажешь о том, что увидела, мы убьем его. А потом я приду на твою улицу, найду тебя и разрежу тебе живот, вот здес-с-сь, – Круч дотронулся до живота Томы. ― Я намотаю твои киш-ш-шки на забор, и птицы будут их клевать. Иди, девочка.
Тома вскочила и побежала. На меня она даже не взглянула. Как будто меня больше не существовало.
– Беги, крольчиш-ш-шка! Беги, да не оглядывайся! – крикнул Круч ей вслед.
На несколько секунд мне вдруг стало необыкновенно легко дышать. Тома на свободе. Она позовет на помощь, и меня спасут. Но тут Круч снова подошел ко мне и посмотрел в упор ― так, что от страха свело живот.
