Ты здесь? - страница 4

Я судорожно оглядываюсь, судорожно пытаюсь понять, что происходит, но не получается. Потому что такого не может быть. Не со мной. Не сейчас. Не в момент, когда я вернулся домой и хотя бы немного сумел ощутить себя целым. И в попытке отогнать от себя эти мысли начинаешь ощущать скребущуюся по внутренностям панику, пытаешься дышать, ущипнуть себя в конце концов!

Мне страшно, и я кричу-кричу-кричу. Громко, так, что будь я жив мог бы сорвать связки. Но никто не слышит, не видит, не чувствует. Ни когда раздается чей-то плач, ни когда в комнату заходят медики и грузят мое тело в мешок, ни когда дом к утру остается пустым и погруженным во мрак.

И все, что остается – это наблюдать. Как забирают все вещи, напоминающие о тебе и о прошлом. Как фоторамка с изображением родителей разбивается в коробке, когда кто-то кидает в неё футбольный мяч. Как наполненный когда-то дом пустеет, а вместе с ним пустым остаешься и ты. Даже слезы, что текут из глаз, не ощущаешь.

Мне больно – больше не быть собой. Больше не быть живым. И я стараюсь об этом не думать. Но когда ты мертв, единственное, что тебе остается – это вспоминать, наблюдать, ждать чего-то. И от этого не по себе. От ежедневных скитаний по пустому дому в попытке воспроизвести все воспоминания снова. Наблюдать за жизнью из-под грязного стекла, понимая, что это мало смахивает на тот самый фильм про любовь с Патриком Суэйзи, когда в конечном итоге все герои обретают покой. Это напоминает проклятье, своеобразную расплату за те плохие вещи, которые когда-либо совершал в жизни. Я одинок там, где когда-то был жив и счастлив.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор. Дни медленные, тянутся, как карамель, навевают лишь ожидание. Чего? Я и сам не знаю ответа.

Я всегда думал, что после смерти наступает забвение. Так или иначе, но ты уходишь, перерождаешься или отправляешься куда-то далеко. Все ложь. Нет никакого рая, ада и других выдуманных кем-то миров. Есть смерть, а есть жизнь, и я – где-то между ними. Я мертв, но все еще в мире живых.

Недосягаем, не слышим, но существуем.

***

– Нет, Мириам, не стоит. Да. Нет. Да. Хорошо. Я позвоню позже. Пока.

Она не стесняется курить прямо в доме, перемещая сигарету к краешку губ. На вид не больше тридцати. Черные – как непроглядная тьма – волосы, забранные в хвост, острые черты лица, об которые, если бы я был жив (о, самоирония!) с легкостью мог бы порезаться. Маленькая – рост едва ли достигает пять и семь футов. Тягает коробки из стороны в сторону и дышит настолько тяжело из-за жары на улице, что мне кажется, будто это и мое дыхание тоже.

На дворе, судя по распустившимся во дворе цветам, лето. Её кожа – бледная и покрытая мелкими татуировками – поблескивает на солнце. Она бросает трубку в карман спортивных штанов. Вздыхает. Оглядывает масштаб работы и вновь принимается таскать элементы декора в гостиную, не забывая выпускать клубы дыма изо рта.

Вижу её не первый раз: уже была здесь с риелтором, рассматривая дом; с той самой Мириам – противной блондиночкой, от высокого голоса которой хочется лишить себя слуха.

Это занимательно. Вот так просто взяла и купила дом, принадлежавший когда-то моей семье. Не знаю, что даже и сказать: то ли счастлив, что снова нахожусь в компании живого человека, то ли испытываю очередной приступ меланхолии в отношении того, что мертв.

Скучающе рассматриваю её из-за угла, то и дело цепляясь взглядом за татуировки. Интересное сочетание маленьких пауков и зеленых листов, в которых они прячутся. Выглядит красиво и необычно. Хочется рассмотреть поближе, а еще, что лучше – коснуться. Но если первое осуществить – не проблемно, то со вторым выходит накладка. Я уже пробовал сдвигать предметы, касаться людей, проходя сквозь них, но все, что показывают в фильмах про призраков – чушь. Я всего лишь материя, не имеющая физических возможностей. Так что пугать жильцов до сердечного приступа у меня не выходит, также, как и докричаться. Возможно, единственное, что они на себе ощущают – мой взгляд. И то не факт.