Тысяча свадебных платьев - страница 50

Не знаю, что произошло в жизни Авроры Грант, чтобы она так горевала. Знаю одно: что-то у нее случилось. Впрочем, она еще молода. И у нее есть время, чтобы не очутиться в мрачной пустоте. Новая галерея станет для нее спасательным кругом. Как для меня мой салон. Мне, кстати, понравилась эта идея – открыть галерею для неизвестных художников. И название понравилось – «Неслыханное дело». В общем, мне эта девушка приглянулась. И по душе пришлось то, что она сказала о здании салона – как будто оно ждало именно ее. Что ж, возможно, так и есть – и ее ниточке жизни суждено потянуться как раз оттуда, где оборвалась моя. Судьба взяла наши две ниточки и свила воедино. Возможно, и не в цельную нить – но уж точно в неразрывную.

Добавив в бокал вина, я возвращаюсь в кабинет, невольно задерживаясь перед стеной с фотографиями в рамках. В последнее время я редко их разглядываю – особенно теперь, когда боль потерь стала особенно тяжела. Однако сегодня, когда здесь была Рори, я поймала себя на том, что всматриваюсь в снимки из-за ее плеча, пытаясь увидеть их ее глазами, как будто бы впервые. И когда она, разглядывая фотографию витринного окна, неожиданно спросила, не забыла ли я Энсона, я внезапно уловила в рамке наши отражения. Она смотрела на меня, и на какую-то долю секунды мне показалось, будто там стоит сам Энсон – его образ словно наложился поверх ее лица. Я моргнула, и тут же он исчез, оставив в стекле лишь наши с Рори лица.

Это была, конечно, чистая случайность, коварная игра света и памяти, но в тот момент это казалось настолько реальным! Настолько неожиданно и болезненно реальным!

Коробка с платьем все так же стоит на полу – там, где ее Рори и оставила. Я переношу ее к креслу и некоторое время просто сижу там, держа коробку на коленях. Мне нет ни малейшей надобности ее открывать. Я и так прекрасно знаю, что внутри: кусочки моего прошлого, грозящие зарыться поглубже в мою душу, точно раненые животные. Напоминания о моем несостоявшемся счастливом финале. Мне казалось, они уже остались в прошлом, сосланные в темный закуток под лестницей, а потом сгоревшие дотла. Но теперь их вытащили на свет божий, и мне ничего не остается, как снова все вспоминать.

Когда я снимаю крышку и разворачиваю тонкую бумагу, у меня замирает дыхание. Мое творение все такое же, каким я его помню – мерцающее и воздушно-белое, точно пена. Я провожу ладонями по бисерной отделке платья, вспоминая те долгие ночи, когда я втайне от матери его шила. Узнай об этом Maman, то ни за что бы не одобрила. Она бы сочла, что это непростительная трата времени и материала, поскольку к тому моменту, как я его закончила, во Франции почти не осталось женихов. И все же, уезжая с родины, я забрала его с собой. Потому что еще верила в девичьи грезы о собственном счастливом сказочном финале. В то, что однажды я надену свое прелестное платье с его хитроумной магией и докажу Maman, что она ошибалась. Докажу, что все женщины из рода Руссель ошибались. И это почти что сбылось… Вот только в итоге я абсолютно все потеряла.

От нахлынувших слез начинает саднить горло, и, отставив коробку в сторону, я выключаю свет. Я думала, что к этому готова, но оказалось, что вовсе нет.

Поигрывая пальцами с опустевшим бокалом, я направляюсь по коридору к спальне. Я устала, и у меня болит голова. Я успела забыть, как шумно бывает в общественных местах и сколько сил они у меня отнимают. Мысленно я уже стремлюсь к пластиковому пузырьку, стоящему у меня в тумбочке возле кровати, – к лекарству, унимающему боль, которое выписал мне один из врачей в тот день, когда я покидала клинику. Я перестала принимать таблетки уже через неделю. От них я чувствовала себя очень заторможенной. Однако пузырек по-прежнему стоит на месте. Моя страховка на случай, если ночи станут невыносимо длинными или дни – чересчур пустыми. Время от времени я о нем вспоминаю. Иной раз даже достаю из тумбочки, высыпаю на ладонь пилюли и представляю, как разом все их проглочу. Разумеется, я не собираюсь это делать. По крайней мере, сегодня у меня совсем другие планы.