Сердце тревожно забилось. Буквально десять минут назад отец хвалил мою прическу.
– Но… моя мама всегда носила распущенные волосы. Нам так больше к лицу.
– Носи, но только не на людях. Анника, ты уже не ребенок, а леди не распускают волос.
Я сглотнула тугой комок. Николас ступил на опасную почву.
– Моя мать была безукоризненной леди.
Кузен склонил голову набок:
– Анника, я не намерен ссориться. – (Удивительно, почему его спокойный, рассудительный тон так действовал на нервы?) – Но тебе пора взрослеть и вести себя соответственно. Конечно, не все дамы закалывают волосы, но таковых большинство. И моей супруге не пристало выделяться.
Я высвободила руку, запустила пальцы в пепельно-каштановую копну, спускавшуюся до середины спины. Тот же оттенок, те же локоны, как у мамы. Я тщательно ухаживала за волосами: регулярно мыла, укладывала; нет ничего предосудительного в том, что они свободно струятся по плечам.
– Тема исчерпана?
– На сегодня да. Тем более нам пора переодеваться. – Николас припал губами к моей руке.
Наблюдавший за сценой отец одарил меня искренней улыбкой.
На душе скребли кошки. Но расстраивать отца не хотелось. Тем более в праздник. Лучше переждать. Пока все готовились к «охоте за сокровищами», я затаилась в гостиной и, едва улеглась суматоха, поспешила в свое единственное укрытие.
* * *
Переступив порог, я на секунду опешила и только потом сообразила почему: в библиотеке царил полумрак. Ретт забыл раздвинуть шторы, и серые тени окутали все вокруг.
Под сводами царила гробовая тишина. Ретт сидел в глубоком бархатном кресле у входа и возился с очередным замко́м. Заслышав мои шаги, он поднял голову, но, вопреки обыкновению, не улыбнулся.
– Тот самый хитроумный механизм? – поинтересовалась я, осторожно устраиваясь напротив.
Он кивнул и передал мне замо́к. Надо сказать, довольно увесистый. Я вытащила шпильку из своей неподобающей, как выяснилось, прически и принялась за работу.
– Где достал такой раритет? – спросила я, исследуя шпилькой скважину.
– В помойном ведре. Наверное, валялся где-то. Подобрали, увидели, что ключа нет, и выкинули.
В его голосе не слышалось привычного энтузиазма, и это настораживало. Прежде чем ступить на праведную стезю, Ретт орудовал в густонаселенных городках на окраине страны, где снискал себе славу виртуозного взломщика и карманника. Только очутившись в за́мке, он оставил прежние занятия.
Как я уже говорила, моя мама была готова простить все прегрешения.
Ретт трудился на конюшнях не разгибая спины, но при этом демонстрировал неутолимую тягу к знаниям. Когда старая смотрительница библиотеки скончалась, я убедила маму взять на эту должность молодого конюха. Целеустремленный, с пытливым умом, он обнаруживал талант во всем, за что брался. И его таланты простирались далеко за пределы библиотеки. Ретт учил меня владению мечом, хотя это и не поощрялось родителями, и тонкостям воровского искусства. Несмотря на всю браваду, я изрядно уступала ему в ловкости и мастерстве, но бросать увлекательные уроки не собиралась.
– Ты сегодня сам не свой, – нащупав шпилькой уязвимое место, небрежно заметила я.
– Дошли кое-какие слухи.
– Мм… ясно. А вообще, сплетничать – это порок или невинная шалость? Наверное, зависит от предмета. Не удивлюсь, если кухонные сплетни пристойнее великосветских.
Ретт повертел в пальцах длинную соломинку:
– Собственно… речь как раз о великосветской.
