– Тебя не уговаривали выйти за другого?
– Нет, Поль, я сама первая согласилась, – отвечала молодая женщина.
– Не может быть!
– Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль… Это была глупость и больше ничего.
– А я на днях еще встретил Бахтиарова.
Лизавета Васильевна вдруг побледнела.
– Разве он здесь? – спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели…
Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.
– Лучше поговорим о тебе, – начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. – Что ты с собой хочешь делать?
Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.
– Не знаю, – отвечал он после минутного молчания.
– Ты думаешь здесь служить?
– Нет.
– Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?
– Да мне надобно бы было ехать.
– Но матушка? Как ты ее оставишь?
Павел задумался.
– Мое положение, – начал он, – очень неприятно… Я думал непременно ехать.
– Поживи, братец, с нами.
– Нельзя, Лиза, мне бы хотелось поподготовить себя и выдержать на магистра.
– Ну, а потом что?
– А потом… потом может быть очень хорошо… это лучшая для меня дорога.
– Так поезжай.
– А матушка?..
Лизавета Васильевна несколько минут ничего не отвечала.
– Ей, может быть, сделается лучше, – начала она, – и ты поедешь; она тоже к тебе приедет.
Разговор этот был прерван приездом Перепетуи Петровны.
– Лизанька! Друг мой! Ты ли это? – вскрикнула она, почти вбежавши в комнату, и бросилась обнимать племянницу; затем следовало с полдюжины поцелуев; потом радостные слезы.
– Давно ли ты, милушка моя, приехала? – говорила тетка, несколько успокоившись и усаживаясь на диване.
– Сегодня утром.
– Ну, слава богу, слава богу! Что сестричушка-то? Я и не спросила об ней.
– Матушка заснула, – отвечал Павел.
– Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под ноги; этакий какой неловкий – никогда не заметит. – Павел подал скамейку. – Погляди-ка на меня, дружочек мой, – продолжала Перепетуя Петровна, обращаясь к племяннице, – как ты похорошела, пополнела. Видно, мать моя, не в загоне живешь? Не с прибылью ли уж? Ну, что муженек-то твой? Я его, голубчика, уж давно не видала.
– Он дома остался; слава богу, здоров, – отвечала Лизавета Васильевна, целуя у тетки руку.
Перепетуя Петровна больше любила племянницу, чем племянника, потому что та была к ней ласковее.
– Что деточки-то твои? Михайло Николаич писал, что они просто милашки.
– Я завтра их привезу к вам, тетушка.
– Непременно привези! Смотри же, одна и не езди! Паша, полно сидеть букой-то; пододвинься, батюшка, к нам, поговори хоть с сестрой-то; ведь, я думаю, лет пять не видались?
– Мы с ним уж, тетушка, наговорились и наплакались.
– Счастье твое, мать моя! А со мной – так он не больно говорлив. О чем это с тобою-то говорил?
– Рассказывал свои обстоятельства.
– Мне никогда ни слова не говорил. Какие же его обстоятельства? Да скажи, батюшка, хоть что-нибудь. Что ты скрываешь? Что, я тебе чужая, что ли? Зла, что ли, я тебе желаю? Я, кажется, ничего тебе не показывала, кроме моего расположения: грех тебе, Паша! Какие же это обстоятельства?
– Сестра вам лучше расскажет; она знает все, – отвечал Павел, с величайшим терпением выслушивавший претензии тетки.
– Какие же обстоятельства? – спросила снова любопытная Перепетуя Петровна, уже обращаясь к племяннице.
