Тюремный шлейф. Горькое молоко – 2 - страница 23

Все смеялись, но не поверили, знали, что Серый мог и крепко приврать, а тут, когда он выпил, у него язык выдавал такие экспромты, от которых все хватались за головы.

– Беда, – сквозь смех подал голос Лоб, – ты и раньше зехера выкидывал, но сейчас повзрослел, наверное, роман о столбе сможешь накатать, не глядя. Или на сцене начудить, как Райкин.

– Нет, наверное, на сцене не смогу. Это я такой кривляка среди своих друзей, а на самом деле я очень стеснительный. Я даже в принудительном хоре в школе не пел, а только рот открывал, несмотря на то, что петь немыслимо люблю, но пою, когда нахожусь в одиночестве.

– Если бы ты опрокинул кадушку с грибами на директора и на Аннушку, вони стояло на весь двор, и ты бы здесь с нами не сидел, а давал показания участковому Власоедову, – с недоверием промолвил Колька. – Я однажды, нечаянно плечом её задел в школе на лестнице, она такой вой подняла. Родителей в школу вызывали, раздули, что я намеренно хотел её столкнуть. Плохая и вредная баба эта Вербицкая, – сделал заключение Дюк. – А в школу ходит каждый день, потому что дочку свою бестолковую за уши тянет из класса в класс. Обхаживает учителей да директора.

– Лоб, хочу у тебя спросить, а почему нас Беляк всех угланами называет, – сменил тему разговора Салёпа.

– Вы не обижайтесь, слово это неплохое, обозначает оно парнишка или хлопец, – пояснил Лоб. – Меня он тоже раньше так называл, а сейчас я вышел из подросткового возраста.

– Лоб, а почему у тебя фуражка полувоенного покроя, похоже, их сейчас и не продают, – вновь принялся доставать вопросами любознательный Валерка.

– Это ты правильно заметил, такой фургон нигде сейчас не купишь. На зоне такие шьют и носят из-за уважения к Сталину, поэтому и называют такие головные уборы его именем.

Юрка снял с головы свою фуражку, покрутил её в руках.

– Если нравится мой картуз, я могу тебе Валерка её задарить, но с обязательной заменой. Соглашайся пока я добрый, будешь в ней порхать, как урка, – уговаривал Лоб на выгодный обмен Салёпу, – а я на работу устроюсь, сразу тебе твою верну.

– Мне не жалко, если размеры угадаем, то давай поменяемся.

Пока они примеряли головные уборы, в хату вошёл Балта, переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел с тревогой в глаза Беде, кивая головой, чтобы он вышел за дверь.

– Говори, не бойся, все уже знают, – догадался Беда, о чём хотел ему поведать Балта. – Я рассказал, но они мне не верят, Хочешь, я тебе помогу. Ты видал Вербицкую? Продолжай теперь сам.

– Нет, Аннушку я не видел. Бабки у сараев собрались тебя обсуждают, говорят, что ты её и директора облил помоями с балкона и кидал в них камнями. Директор сейчас находится у рентгенолога, голову просвечивает, якобы ты угодил ему в башку. Пробил даже шляпу, и он чуть кровью не истёк.

Беда возмутился принесённой новости, а мальчишки рассмеялись.

– Я пойду им сейчас разгон устрою, сплетницы беззубые, – негодовал Сергей. – Я бы таких старух на пенсию, ни за что не отпускал, будь моя воля. А заставлял работать полный световой день, чтобы времени на сплетни не хватало.

– О чём ты говоришь Беда, все наши сарайные бабки в жизни никогда не работали, – шепелявя, произнёс Дюк. – Посуди сам, Ханойка из дворянского рода, Пылева из подкулачников, Зарубина жена полковника в отставке, да и другие старухи с подобными биографиями.

– Зря ты Колька так говоришь, – возмутился Архип, – Марья Васильевна Конакова хорошая и правильная бабка. Она моя соседка я много знаю и про её семью и про неё саму. Она коренная москвичка. У неё отец был польский еврей, мать – русская. Девичья фамилия была у неё Татур. Когда ей исполнилось 19 лет, у неё умерла мать. А отец вскоре женился на молодой жене, которая младше Марии Васильевны была на два года. Марья Васильевна после с ним отношения порвала, взяла фамилию, и отчество дяди со стороны матери. И стала Марией Васильевной Васильевой. Работала она в «Московском Автогуштрессе» бухгалтером. У неё с молодости был сильный характер. В революцию ходила в красной косынке. Два раза была на приёме у Ленина. Всегда говорит, что умнее человека в жизни не встречала. А затем она вышла замуж за морского офицера Якова Николаевича Конакова из Кронштадта. Повелась на красавца с кортиком и из Москвы поехала за ним. Он был коммунистом и там попал под мятеж, где его контузило. После чего его списали на берег, и они приехали в наш город. Дед Яков умер четыре года назад, а Марья Васильевна порхает как девочка и думаю, многих старух переживёт, потому, что все её деяния на добро устремлены.