– Без обмана, – негромко сказал он.
Дальше произошло что-то странное. Майор не сделал ни одного движения, не ответил, не шелохнулся, даже не изменил выражения угрюмо-сосредоточенного лица, но бутылка вдруг со стола исчезла: раздался чуть слышный хлопок и шевельнулись под струей воздуха разложенные бумаги. А сам майор как-то неловко уронил авторучку и полез за нею под стол, оттопыривая зад, обтянутый форменными брюками. Он там возился, матерился, посапывал, задевал локтями о перекладины и, казалось, был весь поглощен этим трудным занятием. Продолжалось это, наверное, секунд тридцать пять. Манаев недоумевал. Однако недоумение его быстро рассеялось – потому что майор вдруг высунул откуда-то снизу багровое, набрякшее венозной кровью лицо и, как идиоту, прошипел, видимо находясь в последней стадии негодования:
– Ну что ты задумался, попа ушастая? Дома будешь думать, а сейчас – проходи!
– Виноват! – радостно ответил Манаев.
Министра он догнал на середине поперечного коридора. Министра трудно было не догнать. Министр шествовал точно робот: прижимая руки к бокам и как заведенный, совершенно механически переставляя ноги. Было в нем что-то нечеловеческое. Не хватало только скрипа суставов и решетчатой гнутой антенны на голове. Тем не менее среди золоченых портретов он выглядел очень внушительно. Манаев невольно заробел и, пристроившись сзади, неожиданно для себя пропищал виноватым, заискивающим, противным голосом:
– Все в порядке, Мокей Иванович… Можете не беспокоиться… Папочка – вот она, папочка – тут…
Ему самому было неприятно от такого заискивания, тем более что министр даже бровью не повел – продолжал точно так же равномерно вышагивать, и только, наверное, метров через пятьдесят раздалось утробное начальственное громыхание:
– Ты что это себе позволяешь, Павлуша?.. Исчезаешь куда-то по своим личным делам… Я тут тоже – без доклада, без документов… Я такого, понимаешь ли, не потерплю… Я тебя, понимаешь ли, отсюда – в три шеи… Я Ивана, понимаешь ли, на твое место возьму… А тебя, понимаешь ли, вместо него – крутить баранку… Я тебя предупреждаю в последний раз… Тут тебе, понимаешь ли, не сенькина лавочка!..
Все это он произносил не поворачивая головы. Фразы громыхали как тяжелые камни. В интонациях переливался административный гнев. Манаев попытался было еще раз объяснить, что он вовсе не Павлуша, что Павлуша остался в вестибюле, но, забежав немного вперед и заглянув в остекленевшие, мутные, будто сделанные из пластмассы глаза министра, понял, что никакие объяснения здесь не пройдут, и поэтому просто взял всю вину на себя:
– Больше не повторится, Мокей Иванович…
– То-то же, – удовлетворенно сказал министр. – Ты мне какой доклад в прошлый раз написал? Я тебя спрашиваю: какой доклад? Я там половину слов не знал, что обозначает. Мекал, как этот… ну, в общем, сам понимаешь…
Сильно накренившись в левую сторону и потоптавшись на месте, чтобы развернуться, он вошел в небольшой, очень светлый хозяйственный тупичок, заканчивающийся громадным окном, на широком подоконнике которого, безразлично покуривая, сидели двое мужчин в одинаковых неброских костюмах, и, игнорируя их присутствие, повелительно бросил: «Жди меня здесь», – а затем, опять потоптавшись, чтобы правильно развернуться, скрылся за темной лакированной дверью, на которой латунной тусклостью выделялась неброская буква «М».
