У истоков христианского притязания - страница 7



1. Несколько примеров

Рассмотрим теперь несколько примеров, показывающих, как в религиозной истории человечества находила свое выражение потребность и претензия на откровение. Фактически потребность в откровении подразумевает ожидание адекватного ответа со стороны того смысла жизни, которого человек не может достичь, ни путем теоретического познания, ни в силовом противостоянии.

Приведем свидетельства великих ученых с единственной целью – показать, как потребность в том, чтобы тайна соответствовала высшему вопросу человека, проживалась на опыте как явление самой тайны, присутствие тайны в трудном человеческом пути.


а) Первое замечание имеет познавательный характер. На протяжении всей своей истории человек всегда выражал убеждение в том, что ему может открыться «нечто совершенно иное» по отношению к нему самому, нечто Неведомое, настолько, насколько тому угодно проявить Себя в реальности. «Человек – отмечает Жульен Рис – знает о священном, потому что священное открывается ему. Иерофания – это откровение священного, иначе говоря, таинственное действие «совершенно иного», являющегося в предмете или живом существе этого земного мира»[30].

Поэтому для человека умножились идеальные, «священные» места этих явлений[31].

Таким образом, символ и миф служили в истории человечества великим орудием познания и откровения тайны, средством выйти за рамки преходящего и погрузиться в то, чему уготовано продолжаться. Как замечает Элиаде: «Для архаического мира миф – реальность, потому что он рассказывает о явлениях истинной реальности: о священном»[32]. «Миф, – согласно определению Риса, – это истинное, священное и образцовое повествование, наделенное специфическим смыслом и предполагающее повторение, то есть дающее начало традиции […] Функция мифов – вызывать и поддерживать в сознании мир, отличный от земного – мир божественный»[33]. К самым благороднейшим проявлениям человеческих усилий относится попытка преодолеть видимое и преходящее, чтобы попытаться соприкоснуться с жизнью в ее наиболее нетленных, исконных и таинственных проявлениях. «Религиозная символика в существовании и жизни homo relìgiosus обладает своей функцией откровения. Религиозная символика, затрагивающая жизнь в самой ее основе, есть откровение жизни, которая превосходит природное и человеческое измерение»[34].


б) Второе замечание, уже подразумевающееся в первом, касается того, что помимо необходимости посредничества космических и природных явлений для контакта с божественным, человек всегда признавал необходимость посредничества других людей[35].

Замечателен в этом смысле пример древней формы китайского шаманизма, вуизма. By обладал способностью «лично вступать в тесное общение с божествами и духами»[36]. Очень поэтично описание встречи с божеством. Женщина ву говорит:

«Мощно нисходит мой бог. О, вот он!
Весь свет и сияние, столь ясный и безграничный».

И после обряда гостеприимства, когда бог удаляется, женщина смотрит ему вослед и произносит слова, исполненные грусти:

«Но велико влечение к богу, глубоко мое воздыхание.
Сердце мое сокрушается, оно подавлено скорбью»[37].

В этом ожидании откровения ощущается тревога, смятение, порождаемое предчувствием того, что эта встреча станет восстановлением утраченной связи. «Во всей истории Китая отражается то, что можно было бы назвать тоской по утраченному раю, то есть желание достичь через экстаз ‘изначального состояния’: состояния первоначального единства / полноты (хуэн-туэн) или состояния, когда было возможно непосредственное общение с богами»