У истоков Руси: меж варягом и греком - страница 2
Не будучи лингвистом, но привлекая языкознание к проблемам истории, я вынужден местами для пояснения звучания иноязычных слов вводить в текст их фонетические транскрипции. Так как большинство читателей, даже если они проходили что-то в школе, вряд ли свободно воспримут общепринятую систему транскрибирования на основе латиницы и международного фонетического алфавита, транскрипции в книге даны более привычной массовому читателю кириллицей, хотя и в традиционных квадратных скобках. Только в отдельных случаях, где принципиально требуется точность передачи звучания, использована общепринятая нотация, но всегда с соответствующими оговорками и разъяснениями.
Ну что ж, теперь можно глубоко вздохнуть и погрузиться в расследование незнакомой истории древней Руси. Со своей стороны обещаю постараться, чтобы погружение было интересным.
Глава 1
Читая «Повесть временных лет»
Предисловие: замышления
(Еще не читаем, но уже замышляем)
В который раз перечитываю «Повесть временных лет», и вдруг у меня возникает желание делать это не в одиночку, а делясь с кем-нибудь наваливающимся по ходу чтения недоумением и сарказмом. Самый благодарный собеседник – это воображаемый читатель. Что мне до того, с какой ноги он встал и обедал ли он сегодня. Он не обдаст перегаром сомнительного происхождения, выражая неумеренные восторги, не чихнет в ухо, пытаясь заглянуть в текст через плечо, не будет равнодушно ковырять в носу во время изложения суждения, которое моему внутреннему взору представляется весьма глубокомысленным и достойным большего внимания. Он по моему желанию может быть внимательным или рассеянным, придирчивым или снисходительным, философски молчаливым или восторженно словоохотливым. Вообще молчаливый собеседник – редкая удача, но ведь, если честно, иногда хочется услышать восхищенное «вот это да!» или какой-нибудь дельный вопросец, не из сложных, но дающий возможность блеснуть эрудицией.
Воображение – штука весьма податливая. Стоило только подумать о приглашении к себе некоего гипотетического читателя, как оно уже рисует толпы жаждущих внять мудрому слову. Лестно, конечно, но и обременительно. Пожалуй, я все же ограничусь одним читателем, но на всякий случай, если ко мне нежданно-негаданно вломятся толпы порожденных моей фантазией поклонников, обзаведусь еще и хорошим воображаемым дворецким, преданным, исполнительным и… слегка глуховатым, чтобы не откликался на каждый стук в дверь. Поскольку я не намерен требовать от кандидатов в домоправители письменных рекомендаций, мне вполне подойдет Бэрримор. Я готов закрыть глаза на то, что шурин у него каторжник-убийца, во имя их общей родственницы, миссис Бэрримор, которая готовит овсянку – пальчики оближешь. (Придется облизывать – не ходить же с пальцами, измазанными в липкой массе, на которую не позарится даже голодная захудалая дворняга.)
Итак, дело решенное. Набираю в легкие побольше воздуха и ору:
– Бэрримор!
И… о чудо! В ответ явственно слышу чуть ворчливый, но, с одной стороны, полный уважительного внимания, а с другой, – требующий внимательного уважения голос, который доносится, кажется, с самого туманного Альбиона:
– Да, сэр!
– Я не сэр, Бэрримор.
– Конечно, сэр!
– Ну хорошо, хорошо… – В конце концов, почему бы не дать моему воображаемому читателю возможность пообщаться на «ты» с воображаемым сэром? – А что у нас на завтрак, Бэрримор?