– Отойди от нее…
И тут началось непонятное. Рука потянулась к кобуре, гулким эхом, почти одновременно, щелкнуло два выстрела, и беззвучной вспышкой отозвался где-то внутри исступленный крик мамы. Прямо перед глазами возникло лицо отца, такое родное и чужое, мертвенно-бледное на фоне темного пола.
– Ты что наделал? – бумаги из рук татуированного посыпались на пол. В голосе была досада и растерянность.
– Да ничего, сейчас с ней разберемся и обмозгуем, как это вражеское гнездо представить… – вложил пистолет в кобуру хриплый, шагнув к матери. И тут случилось непредвиденное: мамина шаль метнулась к окну и птицей взлетела с подоконника: лишь на долю длинной секунды Ада увидела повернувшееся именно к ней ее лицо, искаженное болью и любовью.
– Ну все, доигрался, сматываемся, пусть думают, что ограбление, нас здесь не было, – скомандовал тот, который с татуировкой.
Ада провалилась в беспамятство. Очнулась она от онемелости скрюченного тела, инстинктивно старающегося расправиться. Выползла из тайника и поняла, что уже ночь. Отца на полу уже не было. Она подбежала к распахнутому настежь окну: пусто. Может, все это страшный сон? И родители куда-нибудь вышли? Но на полу валялись бумаги, и под лунным светом багровели огромные пятна. Ада, побоявшись включить свет, вышла на площадку и постучалась к соседке.
– Тетя Клава, вы дома?
– Господи, жива? – соседка Клавдия распахнула дверь и подхватила почти упавшую ей на руки Аду.
– Где же ты была? Тут бандиты родителей твоих злодейски убили, милиция приезжала. Отца – насмерть, из пистолета, а мать – в окно, – зарыдала Клавдия. Хорошо, что тебя дома не было, а то неизвестно, осталась бы жива или нет…
– Тетя Клава, а мама с папой где? – прошелестела непослушными губами Ада.
– Так говорю же тебе – убили, злодеи, их милиция и забрала, в морг, наверное, куда еще? И из НКВД приезжали. Про тебя спрашивали, интересовались, видел ли кто?
– Кто спрашивал?
– Да что же ты такая непонятливая? Конечно, энкаведешник, серьезный такой, при хромовых сапогах, с пистолетом. Начальник их, видно.
– Тетя Клава, я пойду, а вы не говорите никому, что меня видели…
– Почему не говорить-то? Не скрываешься же ты?
– Да нет, тетя Клава, я вернусь, просто сейчас идти надо…
– Да куда же ты, на ночь глядя? – замахала руками соседка, – оставайся, завтра пойдешь…
Но Ада уже сбегала по ступенькам вниз, в темноту, подальше от этой нечеловеческой, жгучей, оглушительной боли.
…Бабушка долго возилась с замком, наконец, дверь поддалась и Ада, заглянув в родные встревоженные глаза, разрыдалась у нее на груди.
Потом они сидели на кухне и молчали. Впервые Ада видела у бабушки такое лицо. Почти как у папы, когда его уже не было, после выстрелов.
– Нам никто не поверит, – наконец произнесла она. Только хуже будет.
– Бабушка, но ведь они убили! Давай напишем Сталину!
– Девочка моя, а ты знаешь, какие книги и рукописи выбросила мама из тайника, чтобы спасти тебя?
– Догадываюсь…
– Ну так вот. И меня в лагеря, и тебя не пощадят. Нужно затаиться. Нет нас. Хорошо, что фамилия у меня другая, я и тебя на нее запишу, будешь учиться. Здесь городок незаметный, а в Москву нам сейчас нельзя.
– Но у нас там все…
– Жизнь дороже.
Бабушка тяжело поднялась. Сравнения с Императрицей она сейчас не выдерживала, даже если бы надела корону. Часа два-три разговаривала по телефону, договариваясь с кем-то о похоронах, утрясая возникшие проблемы. Ада провалилась в густой, обволакивающий сон, сквозь который иногда пробивался то крик какой-то ночной птицы, то тихий металлический голос бабушки.
