– Вот почему вы, женщины, такие? Думаете только на шаг вперед! Ты вот соображаешь, Маришка, что нас с тобой тогда бы и в помине не было?
…На похороны приехал пожилой мужчина колоритной внешности. Представился какой-то странной грузинской фамилией на «-ани», – Маришка не запомнила. Да и не до этого было. Он сказал, что когда-то давно, в юности, они с бабушкой служили в одном театре в Ленинграде. Он приехал увидеться с ней, а вот как получилось…
…Этери казалась неприступной и неразгаданной. Лицо было словно высечено из мрамора. Как Жизель, – красивая и несчастная, – подумала Маришка. Неужели они больше никогда не услышат бабушкиных чудесных историй, не почувствуют вкус ее булочек, не сделают ни одного «батмана тандю жете», не позавтракают солнечным светом и взбитыми облаками? Маришка горько разрыдалась. Рядом, хлюпая носом и вытирая его бабушкиным платком, пытался сдержать слезы Данька.
После поминок приехавший Незнакомец о чем-то долго говорил с мамой. Она плакала, слов не было слышно, хотя Маришка, прилипшая к двери, старалась уловить хоть что-нибудь из разговора взрослых. Да и Данька, тоже пытающийся что-нибудь расслышать, пыхтел за спиной.
Утром, когда все собрались за столом, Данька не сдержался: «А вы кто? И откуда знаете нашу Этери?»
– Вообще-то, как оказалось, я ваш дедушка, молодые люди.
Справившаяся с растерянностью Маришка решила уточнить: «Так это вы тот Альбер, после которого Этери стала Жизелью?»
За столом молчали.
Не верьте, когда говорят, что взрослые всегда найдут ответ на вопрос десятилетнего ребенка. Это неправда. Правда в том, что вопрос ребенка заставляет взрослых порой задуматься над правильностью прожитой ими жизни.
А Маришка вдруг вспомнила последний разговор с бабушкой:
«Что бы ни случилось, – держи спинку, девочка! Это выпрямляет душу и позволяет держать удар.
– Тогда я стану хорошей балериной, Этери?
– Нет, дорогая, тогда ты сможешь стать настоящей Женщиной…»
Лютая юдоль, дольная любовь.
Руки: свет и соль. Губы: смоль и кровь.
/Марина Цветаева/
Два слова были у Бабули под запретом: «евреи» и «незаконнорождённые». Софья отчетливо помнила, как мама вопрошала:
– Ну почему тебе не нравится Ося? Он будет прекрасным отцом для Мышонка! (Мышонок – это она, Софья). Да и я устала одна тянуть эту лямку.
Софка представляла маму, тянущую какую-то упирающуюся Лямку, и сильного дядю Осю, кормившего её по воскресениям мороженым, который одним движением руки вытягивает эту Лямку и отсылает от них прочь. Ну почему бабуля не хочет, чтобы дядя Ося прогнал эту Лямку? Да и ей бы не помешало иметь, наконец, папу, как у других девчонок, а то вон Коська проходу не даёт, скоро от косичек ничего не останется, дергает и дергает, паршивец.
– А ты про анкету забыла? – металлическим голосом Бабуля ставила всех на место, – С этой графой вам ни продвижения, ни нормальной жизни никогда не увидеть!
Ладно, «Лямка», но «Графа» и «Анкета» повергали Софку в шок. Забившись в уголок, она со страхом думала, хватит ли у дяди Оси сил на троих? Сможет ли он справиться не только с Лямкой, но ещё и с Графой и Анкетой?
– Сама же меня упрекаешь, что Мышка растет без отца. А Ося удочерил бы её… Ну что же тут плохого?
Ничего плохого в том, что она станет дочкой дяди Оси, Софка не видела. Но помалкивала, потому что благоговейно побаивалась Бабулю.
Так дядя Ося исчез из их жизни. Появился дядя Толя. Его славянские корни были вне подозрений, однако пролетарское происхождение вызывало сомнение.
