Ну и задаст же он сегодня своей доченьке. Сколько можно терпеть все ее выходки. Эта ее богемная суета. Бесконечные показы, выставки, тусовки. Саянский совершенно не разделял образа жизни дочери. Ведь он мечтал видеть ее своей преемницей. По своей натуре она пошла в него самого. Сильная, властная, с мужским характером, не то, что его размазня-сын. Яна вполне могла стать принцессой его огромной бизнес-империи. Но он допустил ошибку и пошел на поводу у Юлии, позволив Яне учиться в Строгановское училище. А он так выступал против. Теперь вот пожинает плоды этой непростительной ошибки. Окончив училище на отлично, Яна серьезно заболела живописью и ни о каком другом занятии в жизни не помышляет, а о бизнесе вообще не хочет даже слушать. Он сделал вид, что смирился и на время оставил ее в покое. Он рассчитывал на то, что Яна наиграется ролью художницы, хлебнет богемной нищеты и вернется назад под крылышко отца. Но дочь что-то не очень торопилась под его теплое покрывало. А последнее время вообще стала неуправляема, особенно когда связалась с этим ничтожеством, этим музыкантом-неудачником, променяв его….
Когда Саянский вошел в дом, Яна была уже дома и, как ни в чем не бывало сидела в гостиной и что-то потягивала из бокала. Похоже, что она была изрядно под хмельком. В последнее время такое с ней случалось все чаще. Саянский почувствовал, как мутная волна гнева поднимается у него из живота вверх, и бьет прямой наводкой в голову. Он подскочил к дочери и выбил у нее из рук бокал. Он ударившись о пол, разлетелся в дребезги. Саянский почувствовал запах коньяка. Это его еще больше разозлило. Он ударил дочь по щеке.
– Как ты смеешь бить меня! – взвизгнула дочь, соскочив с кресла и с вызовом, уставилась на отца.
– Смею! Я еще не то смею! – Саянский толкнул ее обратно в кресло.
Яна пошатнулась и упала в кресло, как подкошенная. Она попыталась было встать, но крик отца остановил ее. Она вжалась в кресло и притихла. Саянский же бушевал.
– Все! Я больше терпеть не намерен твои выходки. Я тебе много раз говорил, чтобы ты гнала этого ублюдка, куда подальше. Но тебе плевать на отца. Достукалась, шалава! Если бы не мои денежки, под суд бы отправилась. Чтобы я эту мразь рядом с тобой больше не видел. Поняла!
– Ты не имеешь права вмешиваться в мою жизнь, – глаза Яны полыхнули злостью.
– Что!!!. – Рука Саянского снова взметнулась для удара. Яна съежилась, в глазах ее мелькнул страх. И это отрезвило его. Он опустил руку и постарался хотя бы немного успокоиться.
– Вот, что я тебе скажу, дорогая. Я имею право не только вмешиваться, но и полностью поменять твою жизнь. Потому, что я твой отец! И ты живешь на мои деньги. И я сделаю это. Я сам устрою твою жизнь, так, как посчитаю нужным. Я сам выберу тебе мужа и приведу его тебе. И только попробуй ослушаться! Тогда ты мне не дочь. Надеюсь, ты понимаешь, что это означает. Так, поняла?!
Яна кивнула головой.
Выпустив пар, Саянский почувствовал страшную усталость. Сейчас ему хотелось только одного: напиться и никого не видеть и не слышать. Он стремительно поднялся в свою комнату. Там, в баре, у него стояла бутылка коньяка, точно такого же, какой он выбил из рук дочери.
Среди постоянных обязанностей, которые выполнял Коршунов, была реализация спонсорских программ компании. Эти функции Саянский передал, а правильней будет сказать, сбросил на него год назад. Коршунов был этим сильно недоволен, так как хорошо понимал, что это не что иное, как еще одно не самое престижное занятие, который ясновельможий пан поручил своему верному холопа. А такое в последнее время случалось частенько; то, чем не хотелось в силу ряда причин заниматься президенту, он, со спокойной совестью перекладывал на своего заместителя. При этом у него даже не возникала мысль спросить, а хочет ли он, а согласен ли он взвалить на свои плечи новый груз. Да и попробовал он бы возразить. Коршунов до сих пор не то, что не может забыть, успокоиться не в состоянии, когда вспоминает, как однажды попытался было отказаться от подобного очередного задания, выполнение которого никак не соответствовало его прямым обязанностям. Гневный крик Санского до сих пор стоит в его ушах. Он, Коршунов, вылетел из кабинета начальника, как болид из поворота в гонках формулы один. Стоит ли говорить, что больше попыток возразить ему, он не предпринимал.
