У смерти твой голос - страница 7

В салоне царила уютная тишина, гул голосов стих. Гиль примостился за моим столом и печатал на планшете – видимо, какой-то отчет заполнял. Если не хочу умереть, как эта девушка, и стать буквами в отчете полиции, надо продержаться без любви каких-то десять лет. Интересно, что Вселенная подразумевает под любовью? Если я легонько кем-нибудь увлекусь, это считается?

Мама точно сказала бы: «Конечно считается».

Сухо стукнули бусины шторы, и зашел мой отец. Инспектор медленно перевел взгляд с отца на меня и обратно. Такое же удивленное лицо у него было, когда он только зашел в мой салон. Забавно, что, работая в Йемтео, одном из самых туристических мест города, он все еще удивляется, видя людей в национальной одежде. Но, может, это и правда странно выглядит: я сижу тут в ханбоке и с традиционной заколкой, приходит мой отец – тоже в ханбоке и традиционной широкополой шляпе.

– Вы что, во времени путешествуете? – спросил инспектор, подтвердив мою догадку, и глянул на меня. – Если сейчас придет ваша мать, одетая как придворная дама эпохи Чосон, я не удивлюсь.

Он с кряхтением поднялся, оставив свою кружку на полу, и неспешно подошел к моему отцу. Коротко поклонился ему. Отец кланяться в ответ не стал – так был растерян. Ну еще бы, до сих пор его дочь ни разу не ввязывалась в истории с приездом полиции.

Инспектор Чан Чон Мин коротко глянул на меня и пошел к двери, сделав симпатяге Гилю знак следовать за ним.

– По… подождите! – слабо позвала я. – Спасибо.

– Совершенно не за что, – сказал инспектор и вышел, звякнув бусинами дверной шторы.

Ничего более дерзкого и странного я не делала в жизни – такое только пережитым стрессом можно объяснить. Но я воспользовалась замешательством своего доброго отца, взяла с пола кружку инспектора и допила из нее чай, лихорадочно пытаясь представить инспектора голым на футбольном поле, чтобы изгладить из памяти волнующие минуты, когда он был здесь.

В этот раз подействовало хуже, чем обычно. Впрочем, этот прием пару раз уже давал сбой: мысль о некоторых парнях без одежды была не настолько ужасной, чтобы к ним охладеть. Пора было переходить к способу номер два.

Йемтео – прекраснейшее место в мире, но выбраться из него, когда тебе очень плохо, задача трудная. Проезд транспорта на территорию деревни разрешен только ночью, чтобы фургончики могли доставить нужные товары в кафе и гостиницы, а в остальное время, чтобы не разрушать антураж, по улочкам передвигаются только представители местного бизнеса: возницы на телегах, которые сегодня из-за фестиваля были переполнены пассажирами. Нам с папой пришлось четверть часа брести по жарище к парковке. Ему то и дело названивали возмущенные его побегом товарищи по ансамблю, а он смиренно оправдывался, кланяясь, хотя по телефону они не могли этого видеть.

– Пап, – сказала я, когда он закончил кланяться и вытер взмокшую шею. – Я люблю тебя. Извини за концерт. Возвращайся, я найду кого-нибудь, кто меня подвезет.

– И я тебя люблю, Юн, и сам отвезу, – сказал папа с видом человека, который жутко испуган за своего единственного ребенка.

Я его обняла.

Час спустя мы с родителями подавленно сидели за столом, где так весело завтракали утром.

– Хорошо, что ты не стала снимать квартиру и можешь приехать домой после такого кошмара! – причитала мама, которая после папиного звонка бросила клиентов и тоже вернулась, чтобы послушать мою историю.