Вдруг девушка пронзительно застонала и, сама того не ведая, медленно изогнулась животом вверх, делая мостик и поднимая на себя Настю.
Медсестра, как коршун, крепко держала свою добычу, предвкушая неслыханный пир. Потом вдруг мостик неожиданно рухнул, и Настя теперь сама оказалась в цепких объятиях девушки. Незнакомка на мгновение сильно-сильно прижала её к себе, а затем суетливые руки начали раздевать медсестру.
Луна перестала подсматривать в больничное окно. Два совершенно голых женских тела слились воедино. Как вовремя змеиной течки, они закрутились в клубке. В это мгновение напрягся весь организм: и руки, и ноги, и язык, и губы – все подчинялось одному – экстазу. Стоны перемешивались с гортанным урчанием и всхлипами. Столкнулись две женские галактики, но не для разрушения, а для наслаждения.
Настя подсознательно чувствовала, как она то ангелом взлетает ввысь и парит невесомая, то с замиранием сердца падает в пропасть неги и блаженства.
Как проснувшийся вулкан вела себя белокурая девушка. Из его жерла то яркими вспышками выстреливали огненные стрелы, то медленно вытекала раскалённая лава.
Перед рассветом Луна вновь заглянула в больничное окно. Обессиленные они утонули в сладкой дрёме.
На утреннем осмотре всегда весёлый врач, бросив на белокурую девушку мужской взгляд и внутренне облизнувшись, спросил о её самочувствии.
– Я чувствую себя прекрасно. У вас не больница, а прямо рай Божий, – и покосилась на медсестру.
– Если вечерние симптомы вдруг повторятся, то я, как медсестра, навещу её. Адрес мне известен.
– Ну и прекрасно, каждому своё, – подвёл черту доктор.
– Это не беда, и не горе. Это даже не катастрофа. Это… Это – конец света, – так подумал старец Аким, когда к нему пришло то ли видение, то ли озарение. А происходило это всё в церкви Пресвятой Богородицы, что находилась на побережье далёкой Канады…
По небольшому церковному дворику, торопясь и спотыкаясь, семенил послушник Епифан. Он спешил, оглядываясь то назад, где остался старец, то взирал свои очи к небу, что-то бормоча и непрестанно крестясь. Перед дверями церкви он споткнулся и упал, расставив руки в стороны:
– О, Боже, что будет, что будет! – бормотал Епифан вставая.
Перед алтарём молился отец Сергий, плавно, но уверенно, кладя поклоны то одной, то другой давно намоленным иконам. Услышав за собой шарканье ног, степенный отец Сергий оглянулся. Увидев, что на послушнике нет лица, озабоченно повернулся и, протянув руку для целования, спросил:
– Что случилось, Епифан?
Епифан перекрестился, отдавая поклоны всем и вся, и загадочно произнёс:
– Старец Аким, старец Аким, – повторял он и тянул настоятеля за рукав рясы, показывая на дверь.
– Что умер?
– Нет, хуже, – выпалил Епифан.
– Скажи толком, что произошло? И что может быть хуже?
– Хуже смерти одного человека может быть смерть всего живого, – загадочно и таинственно, но спокойно, сказал послушник.
– Что ты такое молвишь, Епифан? – уже заинтересованно и опасливо спросил отец Сергий. И, не дожидаясь ответа, поспешил вон из храма…
В обители старец Аким лежал на постной (голой) лавке. Был Великий пост, и кроме кружки воды, на маленьком столике ничего не было. В углу перед иконой Казанской Божьей Матери таинственно мерцала лампада. Слабый свет из маленького оконца едва освещал келью. Отец Сергий, тяжело дыша, ему было за семьдесят, спросил старца Акима:
