Ночью он спал, как убитый, без сновидений, не испытывая ни малейших неудобств от жесткой подстилки, отсутствия подушки. Просто провалился в глубокий сон, который утром принес ему свежесть и бодрость, готовность к действиям и предельную собранность. А главное вернул способность все видеть, все подмечать, мгновенно сопоставлять самые разрозненные детали и так же мгновенно увязывать их в единую логическую цепь, анализируя стремительно и безошибочно. Завтрак он проглотил, даже не заметив, что именно принесли. Да это было и неважно. Любая еда, какой бы плохой она ни была, сейчас несла в себе единственную, важно необходимую функцию – поддержание физических сил. Все иное – не важно.
Едва ступил на территорию прогулочного двора, затянутого прочной и густой металлической сеткой, как прямо перед его ногами, подняв небольшое облачко пыли, стукнулся мяч. И тут же к нему приблизился запыхавшийся человек. Нет, не запыхавшийся, просто он не очень даже и искусно притворялся, что задыхается от быстрого бега.
– Простите, простите, уважаемый, мне мою неловкость, – затараторил человек, прижимая в полупоклоне руки к груди. А глаза его при этом смотрели настороженно и испытующе. – Мне так неловко, что я помешал прогулке столь уважаемого человека. Еще раз прошу меня извинить.
– Ну что вы, не стоит так извиняться, ведь ничего не произошло, мяч даже не задел меня, лишь упал у моих ног. А вы, я вижу, здесь уже вполне освоились, вот даже в футбол играете, – и, понизив голос почти до шепота, добавил, – уважаемый Салех, или, быть может, здесь к вам следует обращаться как-то иначе?
Он узнал этого человека сразу, когда тот еще только приближался. И хотя Салех относился к той категории людей, которых принято называть «человек без особых примет» и внешностью обладал самой неброской и неприметной, его все же отличала одна достаточно характерная примета – весьма заметная диастема – очень редкие передние зубы, которые особенно заметны были, когда он улыбался. Впрочем, и без этой приметы он узнал бы Салеха даже в толпе, и хотя последний раз они виделись довольно давно, та их совместная и весьма для него опасная поездка в Германию сохранилась в памяти навсегда.
– О, уважаемый брат, значит, вы меня узнали, а ведь мы не виделись столько лет, – снова затараторил Салех. – Это большая честь для столь ничтожного человека, как я. Если вам не трудно, называйте меня Азамат, просто Азамат, – и он смущенно захихикал, словно давая понять, что звучное имя Азамат, означавшее для арабов людей особой отваги и доблести – рыцарей, героев, богатырей, никак не пристало носить такому человеку, как он, но что уж тут поделаешь, коли так сложилось, и тут же, сам понижая голос, поинтересовался.– А как прикажете к вам обращаться?
– Для вас я Рахман, а если кому будет уж очень важно знать мое полное имя, то ведь вам и оно, конечно, известно – Рахман аль-Халид Бин Валид, не правда ли?
– О. размумеется, досточтимый Рахман аль-Халид Бин Валид, – Салех повторял имя нараспев, словно давая понять своему собеседнику, что запомнил, как на камне высек. – Я отлично помню ваше имя и ни с каким другим его спутать не могу.
– Ну вот и прекрасно, дорогой Азамат. А теперь скажите мне, местными правилами наша совместная прогулка не возбраняется? Она ни у кого не вызовет нареканий, или того хуже – подозрений?
– Нет, уверяю вас. Те времена, когда здесь следили и подслушивали всех и каждого, давно прошли. Теперь приходится больше опасаться своих, чем местных гяуров. Вы человек новый и обязательно привлечете к себе внимание. Я потому и поспешил подойти к вам первым, чтобы отсечь всех любопытствующих. Вы, я помню, человек, умеющий видеть даже затылком, вам не составит труда заметить, сколько любопытных глаз смотрят на нас, даже все свои занятия разом прекратили. Мне будет нелегко уверять всех, что я едва знаком с вами.
