Я надел бродни поверх ботинок, надел Андрееву куртку с капюшоном, и мы вышли из дома, а точнее, из избы, хотя это каменка, а не сруб. Каменка была с большой печью, которая служила не только для обогрева, но и для уютного сиденья возле заслонки, а готовил Андрей на газовой плите от баллонов.
В тот день особенно остро пахло – снегом, сырой землей от проталин. Мы шли, и Андрей говорил:
– А никуда оно не денется! Как равноденствие свершилось, так уже никуда. Нынче какой год? Високосный. А в високосные года равноденствие приходится на 21 марта, если помнишь. Ну весеннее равноденствие, само собой. Это значит, солнце уже пересекло небесный экватор. И прикатилось из южного полушария в наше, северное. Это у них, которые ходят вверх ногами, всё наоборот: у них мартовское равноденствие считается осенним, а то, которое в сентябре, – весенним. Представляешь, поэт? Вот так-то. Одна земля, а всё наоборот, так и эдак. Почему? Одни верят, другие знают. И не желают понимать друг друга, а иногда и глотку готовы перегрызть чужаку. Да? Именно. Скажи спасибо, в одном мы схожи: когда равноденствие, то для всех человеков по всей планете день равен ночи. Ну так везде, кроме полюсов вообще-то, но на них, слава богу, никто не живет. Однако забавно, да?
– Что забавно? – спросил я машинально, поскольку больше следил за своими ногами, чтобы попадать в след Андрея, шедшего впереди по снежнику.
– Забавно то, что дурь большая в людях, поэт. Ты с этим тезисом согласен?
Наконец вот и просека. Куда она ведет, я, понятно, не знал, но Андрей сказал, что стоявшие на ней столбы ЛЭП тянутся на какую-то секретную станцию – может, атомную, может, не атомную, а просто секретную, то есть такую, про которую никому знать не положено. А еще секрет в том, что никто за этой ЛЭП не следит и тут не бывает. Поставили – и стоит себе. То ли идет по ней ток, то ли нет. Неизвестно. А когда неизвестность, то и тайна.
Просека довольно узкая, но все-таки после леса тут – пространство. Нечто уходящее в никуда. На проводах обосновалось несколько сорок. Сидят молча – кажется, думают.
– Во-во, красавицы черно-белые! – кивнул на них Андрей. – Умницы и хитрюги. Никуда не улетают, живут оседло. Умом пищу добывают. И очень верные – выберут пару, и до конца. А густых лесов избегают, простор любят, чтоб не запутаться крыльями и большим хвостом. Поэтому гнезда строят на окраинах лесов или вот как здесь, невдалеке от просеки. А еще – интимная деталь, слушай. Женихуются они, то есть выбирают пару, еще на первом году жизни, а вот приступают к спариванию только в два года. Во как! Целый год живут вместе – и ни-ни. А уж потом – интим и постройка гнезда. Интересно, да? Вот так бы и у людей!.. Нет, у людей всё начинается с секса, особенно в наше время. Хотя бывают исключения, да.
Тут, помянув про исключения, он резко замолк, я догадался почему, и дальше мы шли, уже не переговариваясь.
Пересекли просеку, углубились в заснеженный лес. Осины, ели, опять осины, всякие кустарники, а там, где повыше, сосны. Вот и овраг, по дну которого тот самый ручей, который мне хотел показать Андрей. Хотя овраг более походил на ложбину, узкую, длинную, медленно поворачивающую туда-сюда. Ручей внизу быстрый, говорливый, то широкий, то совсем узкий, в некоторых местах и перепрыгнуть можно. Чернеет освободившаяся водица между полосами снега на берегах. Чернеет, и не то что говорит-журчит, а поёт. Но на одной ноте. А если в воду упала крепкая ветка, то поет на двух или трех нотах, потому что один поток огибает эту ветку, а другой ее перепрыгивает.
