Убийца сновидений - страница 2

Он не знал. Не имел опыта на сей счет. По части опыта ему было далеко не только до «профи» Клейна, но и до какого-нибудь дилетанта вроде Виктора Строкова, доверившегося по глупости «Путеводителю» Якова Чинского. Строкова Макс в глаза не видел, но догадывался о его печальной судьбе. Что осталось от бедняги? Дискета с текстом украденной книжки и дневник…

Инстинкт самосохранения плевать хотел на его рассуждения и сомнения. Инстинкт поднимал Макса и выгонял на улицы и в переулки (такие безопасные в сравнении с другими местами), гнал ночью и днем, в жару и холод, да еще нахлестывал плетью, как тупую скотину, которая слишком выдохлась, чтобы сражаться с невидимками за свою жизнь. По большей части Голиков брел не разбирая дороги, редко помнил пройденный маршрут, не обращал внимания на тех, кто пытался встать у него на пути. Ничего серьезного, до драк дело не доходило. Наверное, его принимали за помешанного. Будь этот город поменьше, Макс со своей бородой масти «соль с перцем» и собранными в «конский хвост» длинными седыми волосами, вероятно, уже примелькался бы. А так он, растворенный в серой массе, оставался безликой молекулой, двигался вместе с этой массой, бессознательно следуя тактике выживания, принятой среди многочисленных и беззащитных против хищника видов. Кто-то неизбежно будет съеден – но не я, или не сегодня. А там посмотрим.

Когда работаешь охранником на складе по графику «сутки-трое», у тебя куча свободного времени. Его гораздо больше, чем тебе хотелось бы. И в этом состоит жуткий парадокс: ведь на самом деле ты знаешь, что времени у тебя осталось мало. Кроме того, в качестве охранника он почти всегда имел возможность побыть в одиночестве. Не то чтобы Голиков сделался законченным мизантропом; скажем так: его взгляды на жизнь сильно отличались от общепринятых. На что-то другое Макс вряд ли мог бы претендовать после столь долгого и, главное, эффективного лечения. Впрочем, это его устраивало. От уязвленного самолюбия и тем более соображений престижа он был столь же далек, как от луны. Нет ничего глупее понтов, которые демонстрировала ему любая вошь, вплоть до самого ничтожного торгаша. По его мнению, это было все равно что заботиться о красивом маникюре, когда кое-кто уже приготовил щипцы, чтобы выдрать тебе ногти.

Однажды в конце весны его занесло в старый город. Воскресенье только перевалило через полдень. Пошатавшись по набережной, он свернул в кривой переулок, где торговали старыми книгами. Медленно двигаясь вдоль разложенного на прилавках, чемоданах, а чаще прямо на тротуаре, товара, он не пытался присматриваться к названиям на корешках – на то, чтобы детально ознакомиться со всем, что здесь продавалось, не хватило бы и целого дня, – а просто глядел себе под ноги, доверившись периферийному зрению и непомерно развившейся интуиции. По большей части он видел только проплывающие мимо пятна обложек, иногда – ноги торговцев. Это также позволяло избежать назойливых вопросов вроде «что вас интересует?». Его давно ничего не интересовало. Тогда почему он пришел сюда? Или кто привел его сюда? На этот вопрос – самый навязчивый из всех – Голиков не сумел бы ответить даже под пыткой. Ответа он не знал, но подозревал, что ответ придет сам собой – когда выпадет нужная карта.

Это случилось шагов через пятьдесят. По правую руку от него, на старой пожелтевшей газетенке, расстеленной на тротуаре, были разложены шесть или семь книг. И даже назвать книгами большинство из этих тонких пачек прошитой бумаги было явным преувеличением. Так себе, мятые брошюрки, уже не годные ни на что, кроме как для растопки камина. Или на то, чтобы подтереть не слишком изнеженную задницу. Но отчего-то Макс сразу выхватил взглядом из всего этого убогого натюрморта самую невзрачную деталь. Нечто без обложки, с разлохмаченными краями и бурыми пятнами, оставшимися от раздавленных насекомых. Вполне возможно, книжонка привлекла его внимание именно своей крайней запущенностью, однако Макс не верил в это ни секунды. Вокруг и без того хватало дерьма. Он же уставился на затрепанную первую страницу так, словно та была присыпана бриллиантовой пылью, чего никто больше не замечал. И от сверкания этой пыли вдруг стало больно его глазам…