При мысли о чуде Йожеф дергал плечами, разгоняя зябкую дрожь. Ему бы хоть какую комнатушку для ночлега, не привередливый. Только чтоб ноги вытянуть и согреться у печи.
Он ехал по улицам и прикидывал, что вокруг сотни печей, и каких только нет среди них. От начищенных новеньких паровых котлов до прогоревших дырявых самоделок из железных бочек, дававших больше чада, чем тепла. Но ни у одной не найдется теперь для него местечка. Мысль эта, и так не самая веселая, зимней ночью навевала такую лютую тоску, что хоть волком вой.
Но местечко все же нашлось, правда, не в городе. Пока добрались, Йожеф снова продрог до костей. Однако именно в метель и стужу здесь никому в ночлеге не отказывали, даже если этот кто-то заявился с неподвижным женским телом на руках.
Почтовая станция и постоялый двор при ней аккурат посередине пути от Фростпорта до ближайшей деревушки стояли, на продуваемом всеми ветрами перекрестке. Издалека окошками путников манили. Местность здесь была ровной как тарелка – предгорье, и пурга разыгралась не на шутку.
– Что с ней? – коротко спросил смотритель, пропуская в тесные темные сени. Вьюга чуть дверь из его рук не вырвала, но он справился, захлопнул створку, отсекая поземке хвост.
– Спит, умаялась в дороге. Сестрица это моя, болезненная она у нас, слабенькая очень, – вдохновенно врал Йожеф, едва шевеля непослушными от холода губами. – Вот, везу к родне на юг, на теплые моря...
– Не то время ты для путешествий выбрал. Пойдемте, у меня комнатенка найдется пустая, доплаты не возьму. Негоже больную в общую класть, народ почем зря мне напугаешь.
Разумеется, он бы и сам отдельную комнату взял, но за подарок был благодарен. Накопления у него имелись, однако не столько, чтобы деньгами направо и налево швырять.
– Только болезнь у нее... – он покрутил пальцем у виска, и хозяин покачал головой сочувственно. – Вы не беспокойтесь, если крики услышите или какой шум, вдруг испугается в незнакомом месте и разбуянится. Уж простите убогую.
– Нешто я не понимаю! Ты только ее из комнаты не выпускай. Заплутает в метель – до весны костей не сыщешь.
Комната была маленькой и темной, с низким потолком и единственной тесной кроватью. Но это ничего, сам он и на лавке уместится. Но вот оконце хоть и было крохотным, дуло из него ощутимо. Как бы не застудить свою добычу окончательно.
Закрыв дверь на задвижку, он подошел к лежащей на кровати принцессе. Все так же дышит чуть заметно и не шевелится, только щеки порозовели в тепле. Стащил с нее войлочные сапоги, оставив в толстых шерстяных носочках. Дотронулся робко до ладони – леденющая! А лицо пылает наоборот. Простыла, не пришлось и врать про болезнь.
Йожеф снял с нее монашеский капюшон, размотал серую тряпку с подбородка и шеи. Осмелев, погладил по щеке, невольно любуясь, как украсил принцессу этот румянец. Длинные ресницы дрогнули. Он отпрянул, но она лишь чуть глубже вздохнула – и все.
– Не злись, я тебя уложу только. Не трону, – проговорил он, стараясь смягчить осипший на морозе голос. – Иди-ка сюда... Вот так, забирайся под одеяло.
Укладывая ее, он нащупал что-то твердое и колючее под одеждой. Ну конечно! Одевали наспех, прямо поверх того, в чем была, пояс с камнями и подвесками не сняли. И лифчик этот ее железный. Наверное, неудобно на таком лежать, холодный ведь, давит и впивается.
Не сообразив толком, что делает, Йожеф сунул руку ей под юбки, пытаясь наощупь расстегнуть пояс. Хитрая оказалась штуковина, сидела как влитая, будто прямо на теле ковали.
