– Вы провели всё лето в Париже? Отец не побоялся отпускать десятилетнюю дочь за океан, да ещё и к незнакомым людям?
– Конечно, они с мамой много спорили перед тем, как согласиться. Мама очень переживала, что я попаду в неблагополучное место, меня будут обижать или и вовсе продадут в рабство. Но папа с умом подошёл к вопросу, долго проверял эту семью, их фамилия была Марсель, кстати, на протяжении месяца общался с ними по скайпу. Повезло, что они говорили по-английски, иначе папе бы пришлось несладко.
– Вам понравилась Франция?
– Безумно. Я провела там лето, стала своей в той французской семье, повидала много всего интересного и стала свободно говорить по-французски. Потом я ещё трижды летала к Марселям и совершенствовала язык. Это было лучшее время в моей жизни.
Давно Мишель не рассказывала о тех временах, по большей части потому, что никто не спрашивал. Дэвид же с таким вниманием слушал её, что хотелось доверить ему все свои тайны, хотя они были знакомы лишь полдня. Неужели она попадает под его чары?
– Я был во Франции пять раз и сам влюбился в её шарм по уши. Что вам больше всего там понравилось? Ну помимо большой говорящей мыши. – Спросил Дэвид, вспомнив про уже остывшие макароны. Мишель наконец выдохнула, избавившись от его неотрывного взгляда.
– О, тут и думать нечего! – Мишель уже успела немного расслабиться и почувствовать себя в своей тарелке, как её спагетти в уютном одеяле из соуса. – Улицы Парижа – это нечто волшебное! Я постоянно гуляла со старшей дочерью Марселей. Мы обошли, наверное, весь Париж своим ходом. Но больше всего я сходила с ума по двум улочкам. Красочная Кремьё, где каждый дом разукрашен яркой краской и напоминает радугу после дождя. А ещё Абревуар с её старинной мостовой и фасадами, увитыми плющом. Она похожа на местечко из старой книги, где можно встретить Джейн Остен, если бы она была француженкой. Вы бы её видели! Там ведь часто снимают кино. Кстати, Абревуар появлялась в кадре моего любимого фильма…
– «Амели»?
Мишель обомлела и уставилась на Дэвида с повисшей вилкой макарон, чем вызвала неподдельный смех собеседника.
– Я раз десять гулял по улице Абревуар, пока был в Париже. И раз десять смотрел «Амели». Не из-за Одри Тоту, а из-за ностальгии по Франции.
В том, что Дэвид Блейк умеет удивлять, не приходилось сомневаться. Мишель не могла поверить своим ушам – между ними было столько общего. Она не говорила о своей любимой Франции, кажется, уже тысячу лет. Никто из её знакомых там не бывал, а Дэну не было дела до каких-то там романтических штук, вроде прогулок по мощёным улицам и просмотра старых «девчачьих» комедий.
А теперь она говорит о ней, вспоминает чудесные мгновения детства, а её не просто слушают, её понимают. Если бы Мишель составляла список заслуг Дэвида Блейка, то только что он бы заработал себе призовое очко.
– Что ещё? – Не унимался Дэвид, будто сам был несказанно рад вспомнить свои поездки в Париж. – Что ещё вам запомнилось?
– Закат на балкончике Нотр-дам-де-Пари, охапка небесных ирисов с цветочного рынка и лучшие маковые булочки из лавки «Poilane» на улице…
– Шерш-Меди, что переводится, как «ищи полдень».
Теперь они оба замолчали и не спускали друг с друга глаз. Дэвид, ещё две минуты назад, улыбающийся болтовне о Париже, теперь был серьёзен, словно перенёсся на адвокатскую скамью. Он не сводил своих тёмных, как обожжённый янтарь, глаз с Мишель и заставлял её краснеть, как небо на закате.
