Верлак не успел сломать золотистую корочку на лавандовом крем-брюле, как зазвонил его телефон. Он ответил тут же, увидев, что звонит доктор Эмиль Буве, его коронер. Встав из-за стола, Верлак отошел в туалет.
– Простите, что беспокою в субботний вечер, но появились интересные новости.
– Говорите.
– Доктора Мута ударили по голове сбоку, как вам наверняка говорил комиссар.
– Да-да, – ответил Верлак, не скрывая нетерпения.
– Орудие было деревянным, – продолжил Буве, наслаждаясь эффектной паузой.
– Эмиль, говорите уже.
– Старого дерева.
– Старинное?
Буве улыбнулся, слыша в голосе судьи раздражение.
– Можете назвать его старинным. У меня есть друг в лаборатории, где занимаются датировкой таких вещей.
– И что ваш друг сказал? – Верлак тяжело дышал в телефон. Его удивило, что в Эксе есть специалист по датировке, хотя, быть может, он, как теперь многие, ездит из Парижа на скоростном поезде. – Вы мне скажете или нет, наконец? Что он говорит? Пятьдесят лет? Сто?
Буве засмеялся.
– Он говорит, – ответил он, тянув время и улыбаясь, глядя через стол на доктора Агнес Коэн. – Судя по щепке, извлеченной из волос убитого, семьсот лет.
Глава 11. Знакомьтесь: Флоранс Бонне
Они встретились у фонтана Четырех дельфинов.
– Интересное место для встречи, – заметил Полик.
Верлак улыбнулся и пожал ему руку.
– Я оставил машину в гараже. Раз дождя нет, по думал, что пешая прогулка прочистит мозги.
Бруно Полик кивнул, подумав, что Верлак, наверное, оставил в гараже свой темно-зеленый «Порше» шестьдесят третьего года по иным причинам: вчера комиссар видел, как студенты ходили вокруг, приставляли сложенные ладони к стеклам, чтобы заглянуть в салон, и восхищенно перешептывались.
– Я завез Лею в консерваторию на воскресную репетицию и перед зданием, что редкость, нашел свободное место, – сказал Полик, будто нужно было объяснять, почему он тоже уставился на фонтан шестнадцатого века, где четыре толстых дельфина извергали воду из пастей.
– И как у нее сольфеджио? – спросил Верлак.
– Миг паники, снятый мятным мороженым с шоколадной крошкой, – засмеялся Полик.
Они двинулись в путь, обсуждая погоду, внезапный энтузиазм Полика-старшего по поводу Древнего Рима и банкомат, взорванный сегодня в пять утра, выдавший все деньги, что не сгорели при взрыве. Наступавшее временами молчание не было неловким, заметил Верлак. Он был рад, что есть напарник, с которым можно говорить об истории или музыке. Разговоры с парижскими коллегами шли обычно о ценах на недвижимость.
Через десять минут приятной прогулки они пришли к гуманитарному корпусу. Верлак оглядел серое здание, построенное где-то в тридцатых годах, требующее ремонта. Окна, видимо, не мыли годами, но на третьем этаже кто-то попытался оживить свой кабинет или аудиторию растениями в горшках, грубо прикрученными проволокой к ставням. Французские факультеты – в отличие от элитных и намного меньших grandes écoles[10], в которых учились Верлак и Марин, – открыты любому студенту, сдавшему бакалаврские экзамены за среднюю школу. Из-за этого студентов было больше, чем мест, а финансирование недостаточным. Но яркие анютины глазки над головой, цветущие вопреки своему окружению, напомнили Верлаку, что преимуществами этой бесплатной неэлитной системы пользовались многие студенты из низших слоев. Вдруг он почувствовал, что приятно быть французом – обычно это чувство появлялось в ресторанах и музеях, а не перед каким-нибудь факультетом.
