Она почувствовала легкие угрызения совести. Анна только что умерла, ее только что привезли из гавани, а Молли уже торгует ее вещами, но ведь не для себя, а для малышки. Последнее время они едят одну вяленую рыбу. Может быть, теперь получится купить хлеба и мяса.
Она зашла к Саломине и увидела Крошку Мари, сидящую на краю кровати, сама Саломина лежала на соломе.
– Больше никаких историй, Саломина. Или я тебя отправлю на каторгу.
Молли подняла Крошку Мари на руки и собралась уходить.
– Саломина, а ты умеешь читать?
– Конечно, умею, ты что, думаешь, я из какой-нибудь Лолландии? – ответила та, шевеля мокрыми губами.
Молли показала ей платок.
– Три буквы. Это же «А»?
Старая проститутка прищурилась и подставила платок под свет солнечного луча.
– АВК.
– АВК? Что это значит? – спрашивает Молли.
– Это инициалы.
– Ини…?
– Инициалы владельца. Ну знаешь… Например, Альберте Вигго Кнудсен.
Молли стояла с Крошкой Мари на руках и размышляла о том, что сказала Саломина. Она не знала никакого Альберте Вигго Кнудсена. Она взяла платок обратно и понесла Крошку Мари в их комнату. На лестнице она мельком увидела какого-то человека, может быть, посетителя, который исчез на лестнице. Странный аромат духов повис в воздухе, но был совсем слабым. Тот же запах, что и от платка. Об этом лучше больше не думать, вырезальщик там, где ему полагается быть, и заслуживает самого худшего. И все же Молли села на край кровати, не спуская малышку с рук, и стала рассматривать буквы, вспоминая новое слово. Инициалы. А, В, К.
АВК.
Ханс Кристиан наконец смог дать волю слезам, пока никто не мог этого видеть. В здании Суда гаснет любой голос. Жесткое сиденье под ягодицами, ржавые кандалы на руках – он прикован к стулу. Шаги надсмотрщиков, прохаживающихся туда-сюда. Две женщины кричали что-то про вора, который украл у них документы. Пьяница пытался выйти сухим из воды, притворяясь спящим. В углу стояла пара секретарей, а около лестницы, ведущей в тюремное помещение, толпились усталые надсмотрщики, размышляя, чем бы себя занять. Ханс Кристиан закрыл глаза, и тут же перед ним встает ужасный образ Анны, красивой Анны, которую так жестоко покалечили, изуродовали и зарезали.
Внезапная мысль: может, это всего лишь больная фантазия? Дедушка грезил больными фантазиями, теряя рассудок. Ханс Кристиан боялся этого всю жизнь. Утратить рассудок, как его дед. Тот вырезал странных адских тварей из дерева, ходил по деревне и продавал их за миску каши. Когда он приходил домой по вечерам, он был полностью уверен, что весь день просидел дома.
– Боже милостивый, – шепнул Ханс Кристиан, и все его тело затряслось. Неужели это произошло? Он сошел с ума? Может быть, он, как его дед, думал, что он был где-то в другом месте, в то время как он на самом деле зарезал Анну? Так и сходят с ума?
Мужчина, похожий на бочонок, с носом почти таким же большим, как у Ханса Кристиана, осторожно к нему приблизился.
– Я, должно быть, должен нарисовать ваш портрет, – пояснил он неуверенно.
Ханс Кристиан выпрямился. Он точно не безвестный.
– Если иначе нельзя, – ответил он и повернулся к художнику своей лучшей стороной. Мужчина был, несомненно, евреем. Об этом обычно не упоминали. В тот день, когда Ханс Кристиан приехал в город четырнадцати лет от роду, пугаясь всех необычных звуков и картин, городские торговцы подняли восстание против евреев и их благосостояния. Ханс Кристиан видел разбитые окна в магазине одежды братьев Рафаэль, когда евреев преследовали на улицах и колотили канатами и килями от лодок. Может, это было предзнаменование? Приехать именно в тот день, когда весь город обернулся кошмаром, где все зло в человеке вырвалось наружу. Обычные люди становились врагами своим соседям, а обычных женщин пытали и калечили на задних дворах, где зло и скрытая ярость трудной и тяжелой жизни в большом городе вырвались наружу насилием и безумием, как в звериной стае.
