– Галчонок, руки мой, будем обедать, у меня все готово.
Мама была дома, а значит, тратить время на уборку было не нужно.
– Мама, помнишь, у нас оставалась ткань такого мышиного цвета? Где она?
– Тебе зачем?
– Хочу юбочку себе сварганить.
– «Бурду» новую раздобыла?
– Да, смотри, какая прелесть.
Галя раскрыла журнал и показала юбку матери.
– Очень симпатичненькая. Помочь?
– Конечно, ты же хочешь, чтобы твоя дочь была самой красивой?
– Ты у меня и так самая красивая.
Галя быстренько пообедала и, расстелив на полу выкройку, занялась юбкой. Свои мерки она знала наизусть, поэтому кроила сама. А вот шитьем занималась мама: у нее это получалось и лучше, и качественнее. Когда юбка была сметана, Галя посмотрела на часы.
– Мама, я пойду спать, завтра вставать рано. Дошьешь?
– Постараюсь, но не обещаю. Что-то голова разболелась.
– Ну, мамочка, ну, пожалуйста, дошей, так хочется надеть ее завтра. Пожалуйста.
– Ладно, постараюсь.
*****
Разговор с ребятами не выходил из головы Елены Георгиевны. Она не знала, правильно ли было вообще заводить его, опыта работы не хватало, да и спросить было не у кого. Она чувствовала, что затронула этим разговором слишком тонкие сферы, куда не многим учителям можно было попасть. Но вопрос о том, позволено ли ей это, так и остался для нее открытым. «У врачей главное – не навредить, а у нас? У учителей как? Кто знает, чем слово наше отзовется?»
… Еще долгие годы Елена Георгиевна Каткова будет искать ответы на вопросы, поставленные ею в самом начале педагогического пути. Но, даже будучи Почетным работником образования и Заслуженным учителем, так и не сможет ответить на них однозначно…
Домой идти не хотелось. Она знала, что Круза там нет: звонила ему из школы. А сидеть одной и горевать совершенно не хотелось. Муж пьет и не работает. У него творческий кризис. Нужна ему семья? Не нужна? «Надо что-то менять. Не хочу больше, не могу больше! Но любовь? А была ли любовь? Была – не была… была – не была… была – не была…»
Четыре года назад, в сентябре 1986, они познакомились. Лена шла по Невскому из института к метро. Она была в прекрасном настроении, все у нее получалось, жизнь искрилась и манила вперед.
– Девушка, а хотите, я вас нарисую? – высокий длинноволосый парень, небрежно упакованный в джинсу, восхищенно – очарованно смотрел на нее. Она рассмеялась:
– Хочу, но денег нет.
Он в ответ улыбнулся:
– У меня тоже нет, но на чашечку кофе наскребу. Пошли в «Сайгон»?
– Пойдем,– просто согласилась она.
Они прошли от канала Грибоедова до Владимирского пешком, и Лена восторженно слушала Сергея. А тот, желая произвести на нее впечатление, заливался соловьем, вернее, стихами Бродского.
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку,
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно – счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся.
О, не выходи их комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони, не раздевая.
Не выходи из комнаты: считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
