Илэйв рано научился читать, а учил его священник, со всем усердием стараясь развить таланты своего маленького прихожанина. Тогда, работая на пару с Олдвином, Илэйв без стеснения наслаждался своим превосходством. Юноша вспомнил, как обучал старшего писца грамоте и счету, не оттого, что искренне желал помочь ему, а желая поразить всех своими знаниями. Сейчас Илэйв стал старше и умней и понял, как велик мир и как ничтожен он сам. Он даже порадовался тому, что у Олдвина хорошее место, надежная крыша над головой и никто с ним не соперничает.
Джеван Литвуд был на семь лет моложе Жерара, значит, ему было чуть больше сорока; высокий, худощавый, Джеван имел прямую осанку и гладко выбритое лицо человека большой учености. В детстве он не получил должного образования, но рано занялся изготовлением пергамента, познакомился с грамотными людьми, покупавшими у него товар, – монахами, писцами, – порой к нему обращались и землевладельцы средней руки. Смышленый Джеван учился у них, жадно впитывая знания, побуждая своих знакомых вновь и вновь беседовать с ним. Так постепенно он сделался грамотеем, он – единственный из всех домочадцев – умел читать по-латыни и по-английски. Для продавца пергамента, безусловно, полезно понимать ценность своего труда, его значимость для просвещения.
Домочадцы по-родственному собрались за столом, чтобы оказать радушный прием Илэйву и узнать новости. Смерть Уильяма – старого, обремененного летами и покинувшего сей свет в состоянии благодати, чтобы найти последний приют на монастырском кладбище, – была не роковой развязкой, но венцом достойно прожитой жизни. Утрата эта воспринималась тем более легко, что родственники успели отвыкнуть от старика за годы разлуки; прореха, образовавшаяся после его ухода семь лет назад, давно затянулась. Илэйв рассказал о том, как они с хозяином возвращались на родину и как Уильям ослаб, а потом стал болеть и наконец умер. Юноша поведал, как за больным ухаживали в монастырях и какова была его смерть – на чистой постели, после исповеди и отпущения грехов. Это случилось в Валони, неподалеку от порта, из которого им предстояло отплыть домой.
– Итак, похороны завтра, – уточнил Джеван. – А в котором часу?
– В десять, после мессы. Сам аббат будет служить. Ох, и пришлось же ему поспорить с каноником из Кентербери! При чужаке был епископский дьякон, – пояснил Илэйв, – и он сболтнул по неосторожности о каких-то давних делах с заезжим проповедником. Герберт, будто клещами, вытащил из дьякона слово за словом и хотел было заклеймить Уильяма как еретика и не допустить похорон на монастырском кладбище, но аббат настоял на своем. Даже и меня, – разгорячившись, вспомнил Илэйв, – чуть было не записали в еретики, когда я осмелился спорить. Каноник этот не выносит, когда ему противоречат. С аббатом приезжий не будет ссориться, но меня он невзлюбил. Придется мне быть тише воды и ниже травы.
– Ты сделал правильно, – тепло сказала Маргарет, – вступился за своего хозяина. Надеюсь, это не будет иметь последствий.
– Нет, теперь все волнения позади. Вы завтра придете к мессе?
– Да, мы все придем, – ответил Джеван. – Жерар тоже придет, если мы сумеем его разыскать. Сейчас он где-то на западных окраинах графства. Жерар собирался вернуться к празднику святой Уинифред, но со стадами нехитро и задержаться.
Шкатулка по-прежнему оставалась на лавке под окном. Илэйв поднялся и перенес шкатулку на стол. Все взоры с любопытством устремились на нее.
