– Я говорил не так.
– А как?
– Я сказал мы выпускаем недоучек, государство я не упоминал.
Однако майор его уже не слушал. Направив указательный палец на учителя, он громко кричал. – Ты понимаешь на кого ты голос поднял!
Майор повернулся в кресле и указал пальцем на портрет президента на стене. – На него, на меня, на всех! Они лучше знают, что нужно школе, а что нет! И если бы не он, то американцы уже были бы в наших горах и уже жили бы в твоем доме!
– Я не против.
– Ты не против чего?
– Ну чтобы кто-то пожил в моем доме или в селе. Вряд ли кто согласился бы добровольно жить у нас, если есть другие варианты.
– Ты что несешь, тварь? – закричал майор, с опаской посмотрев на портрет на стене, будто их разговор могли услышать.
Учитель тоже посмотрел на портрет, президент задумчиво и добро улыбался ему с портрета, как бы давая надежду, что все скоро закончится, и он вернется домой, в свой старый дом, в свою школу. От мыслей его оторвал удар в подбородок. Он не ожидал такого проворства от майора, который за доли секунды, перепрыгнув через письменный стол, сумел нанести ему увечье. В затылке зазвенело и перед глазами прошли красные круги. – А теперь еще раз спрашиваю! Ты знаешь Кубаева Ахмеда?
– Нет.
– Его младшая сестра учится в твоей школе, ходит в твой класс, и что, брат никогда не интересовался учебой сестры и не заговаривал с тобой?
– Не помню, кажется, нет.
– Ах ты тварь! Сейчас я тебе покажу, как кажется. – Майор достал откуда-то трехгранный напильник и, всунув в рот учителю, начал пилить коренные зубы, направив грань напильника между двумя зубами. Из порезанной щеки хлынула кровь, крик, вырвавшийся от чудовищной боли, захлебнулся в горле от слюны и крови, учитель непроизвольно начал кашлять, и несколько капель крови попало в лицо майору.
– Ну сука! На тебе! – и этим же напильником он начал бить учителя по лицу. Остановился он, когда лицо превратилось в кровавое месиво, а голова учителя свесилась, как у куклы с оторванной шеей. Майор понял, что несколько перестарался, когда увидел, что из заплывшей левой глазницы учителя вытекает бесцветная жидкость. Повернувшись к дверям, он крикнул: «Доктора сюда!».
Учитель очнулся уже в камере, лицо распухло, левая глазница страшно болела, и он ничего не видел, во рту собралась загустевшая кровь, которая мешала дышать, и он попробовал ее выплюнуть, но не смог. С трудом дотянувшись до бутылки с водой, он сделал глоток и снова провалился в темноту.
Два дня его никто не беспокоил. Он думал, что ему дают возможность поправить здоровье, хотя дело было совсем в другом: потеряв счет дням и часам, он как-то даже забыл, что в календаре есть пара выходных в неделе, по которым отдых предоставлен и палачам, а иногда и их жертвам, и палачи, как правило, очень трепетно относятся к своему здоровью и отдыху. В понедельник утром он проснулся рано от боли, все тело ныло, и особенно не давали покоя десны и задница, разорванная колючей проволокой. Лязгнула металлическая дверь и раздалась команда: «На выход!». Тело как-то само непроизвольно дернулось к двери. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что никогда не подумал бы о том, что условный рефлекс, ведомый чувством страха и боли, настолько быстро приживается и начинает командовать телом.
– Встать!
– Я не могу, – ответил учитель.
– Не можешь – заставим! – И охранник занес над ним дубинку. Однако после нескольких ударов дубинкой учитель по-прежнему неподвижно оставался лежать в кровати.
