Удача Бурхарда Грэма - страница 8

Я сделал вид, что не слышал.

– Открой дверь.

– Не могу, не просите, – он утёрся, как ни в чём не бывало принял вид самой мудрости.

– Ведь это ты открыл.

– Вы с ума сошли! Понятия не имею, как она открывается! Это к Батлеру, а я Доктор! – нижний клюв обиженно выдвинулся, требуя извинений.

Признание Доктора застало врасплох, разбив намечающиеся планы. Он здесь не один; есть кто-то ещё. Где? Почему не покажется? Я совершенно запутался.

– Кто такой Батлер?

– Дворецкий, естественно! Подозрительный тип.

– Я думал, дворецкий – ты. Ты похож…

– Это немыслимо! – крылья возмущённо хлопнули.

– Ну, не сердись. Хотел сделать комплимент… откуда мне знать… Не хочешь быть похожим на Батлера?

– Кто захочет быть похожим на страшилу? – он посмотрел на сумасшедшего, коим я был уже целые сутки. – Когда-то вы привезли сюда милое существо, помещавшееся в кармане, оно вызывало жалость и ещё одно чувство, о котором благоразумнее умолчать. К вашим визитам оно преображалось, становилось уродливей и больше, пока не превратилось в то, что есть…

Если бы у птиц было лицо, ворон изменился бы в лице, обрисовывая дворецкого. Птичья лексика не вытягивала портрет, крылья дирижировали нечто большое, дёрганый глаз округлился до монокля, в котором двигалось изможденное отражение, похожее на меня.

– …и это чудовище всё время молчит.

Старания Доктора вылетели в трубу, я и смутно не представлял, как выглядит Батлер, но вспомнил, как ночью, обходя дом, слышал из окон подозрительные звуки.

– А почему он не с нами? Где этот страшный дворецкий?

– Не знаю. Должен быть где-то здесь. Он появляется всегда вместе с вами.

По спине скукоженным ручейком потёк оптимизм, взвыла тревога. Над окнами нависли тучи. Благородные ночники отдыхали на стенах без работы, а где-то рядом по дому бродило то – не знаю что, могло подкрасться, напасть, и ни звука. Единственная польза от новости – вытеснила озноб, успокоился желудок, начавший привыкать к голоду. Захотелось спать, но кровать бездельничала в прихожей. Зато имелся стол, не меньших размеров, на котором можно прилечь, прогнав Доктора… Мысль показалась интересной. Стол – единственное, что могло заинтересовать, а я почти не обратил на него внимания… И всё из-за Доктора… всё внимание на него.

– Быстро отвечай, что скрываешь?

Доктор с отвисшим клювом оторопел. Не дожидаясь ответа, я нырнул под плиту саркофага. Лучшего сравнения не найти столу, похожему на усыпальницу; чем больше вникал, тем меньше видел стол. Эллиптический, по форме столешницы, но не мраморный, а из тиса – древа смерти, как звали древние. Тисовым делали всё, что планировалось навсегда. По периметру, чередуясь, крепились железные головы людей и птиц, словно насаженные на пики, и, кажется, это были головы воронов. Я покосился на Доктора – очень похож. Спиритические салоны, куда мамзели затягивали кавалеров, заострили нюх, чуявший некроманта за версту. Подкатило жуткое чувство, как при встрече с поместьем. Мрачности добавляли бестелесные головы, с бюстами было бы веселей, а не так, как на площади после казни. Все сговорились – смотрят, давят, ждут. Ну и дождались – окрестил, как нравилось – это помогало не замечать молчаливых требований.

Уже вылезал, и то ли ситуация показалось знакомой, то ли саркофаг зацепил струны памяти, что-то тронуло в железных лицах, заставило задержаться. Да, что-то общее, но ворон, похожий на Доктора, увёл мысли в сторону. Гордец, следивший за входом – римский легионер. Похожих лепок в музеях предостаточно, тех грамотеев ни с кем не спутаешь. За ним греческий профиль, борода норманна, турецкий тюрбан. Саркофаг стерегли отъявленные ребята, начхавшие на века. Даже пару женских занесло каким-то ветром – красавицы – молчали о тёмном происхождении, но я заметил – их с бандой связывала несокрушимость римлянина. Печать легионера стояла на всех. Добравшись до последнего, похолодел. Он примагничивал крепче других: спокойный, уверенный, что трудности римлянина его не коснуться; будто знал – всё начнётся с начала и нет смысла рвать душу, стоя на краю пропасти. Давил металлическим взглядом, я тоже не мог оторваться, прикованный ужасом, которого не испытывал ни один смертный, словно встреча была долгожданна и мучительна для обоих. Потрясённый, прикоснулся: те же формы, только с твёрдостью металла, о которой мечтал; те же контуры, что ладони пробуждали по утрам холодной водой. Несомненно, хоть и не верилось, прототипом для последнего бюста послужил я. Вдруг раздался щелчок: головешка в руке провернулась, ударила, возвратилась на место.