– Что ты будешь делать Синь? – спросил Али, подкладывая хворост в костер.
– Женюсь. У меня в деревне осталась моя невеста Минь, которую, мои родители засватали еще в младенчестве, – ответил Синь, лежа на спине и считая на небе мерцающие звезды.
– Это хорошо, что ты женишься за годы, проведенные в Шаолине, поди, смертельно изголодался по женской ласке? – с усмешкой спросил Али и громко рассмеялся своей шутке.
Синь, уловив тонкий юмор друга, вторил своим хохотом, схватившись за живот. Вдоволь насмеявшись, Синь, вдруг остро осознал, что их смех с Али переходит в состояние неудержимой истерики. Он решил перевести тему разговора в более серьезное русло.
– А чем займешься ты Али? – спросил он.
– Жениться. Знаешь ли ты, я тоже смертельно изголодался по женской ласке, – продолжил хохотать Али. Синь, не удержавшись, захохотал, схватившись за живот, который, от напряжения вот-вот казалось, разорвется. Безмолвный лес не удивлялся человеческой беспечности, повидав на своем тысячелетнем посту многих странников путешествующих по стране в поисках приключении.
– Кстати, Синь, я хотел узнать у тебя, каким ремеслом ты займешься для пропитания своей будущей семьи? – спросил Али, успокоившись и посерьезнев.
– Али я буду преподавать кун-фу. Наберу учеников и открою собственную школу. Плата моих учеников и будет нашим пропитанием. Я буду совершенствоваться физический и духовно. Когда-нибудь я стану величайшим мастером Китая, и обо мне, будут слагать легенды, – сказал не без гордости Синь.
– А мне, знаешь ли, хватило этих одиннадцать долгих лет, и больше кун-фу я заниматься не собираюсь, – сказал Али.
– Как так, а зачем же, ты оторвался на одиннадцать лет от мирской жизни? – удивленно спросил синь.
– Вот, за эти одиннадцать лет, я и отболел этим кун-фу, что теперь даже тошнит при одной мысли об этом, – ответил Али, подкидывая хвороста в костер.
Костер, был подобен огню жизни, который, сжигал годы людей, словно хворост, превращая их, в серый и невесомый пепел. – Мне отец говорил, что это не мое? Не дано говорил он мне, тебе всю жизнь заниматься кун-фу и обучать этому, еще кого то. Я напротив, спорил с ним, даже убежал из дома и ушел в храм. Чтобы доказать, что я могу стать лучшим мастером шаолиня. Хорошо, я доказал. А что теперь, душевная пустота! И я понял, что отец ведь был прав! Понимаешь? Прав! Приду домой поклонюсь отцу своему в ноги, и попрошу у него прощения. Конечно же, и у матери. Займусь торговлей и разведением скота. Все я остепенился, – сказал Али Шабан, расхаживая перед костром. – Правильно Али. Это верное решение, и я рад, что ты нашел свой путь в этом меняющемся мире, неподвластный никому из людей, кроме небесных божеств, – сказал задумчиво Синь.
Али порывисто обнял своего друга, и благодарно пожал ему руку, оценив здравомыслие и поддержку Синя.
– Спасибо брат. Спасибо. Я очень рад, что ты не обижаешься на меня за предательство идеалам Дао, и учениям боевого искусства кун-фу священного храма шаолинь, – сказал Али.
– Нет, я не обижаюсь на тебя мой брат. Ты же помнишь учения Даосизма, какой бы ты выбор не сделал правильный или неправильный, решение остается всегда за тобою. Это твой путь, и никому кроме тебя, не дано, его пройти. Удачи тебе во всех твоих начинаниях, – сказал Синь и обнял Али.
