– Вот он оттащит, не беспокойтесь.
Корневич сначала молча надувался бешенством, потом, когда отлепил с живота обертку от маргарина, долго и виртуозно объяснял, что такое конкретно кастрат и отчего случаются недоношенные дети. Хрустов выбросил сигарету и поплелся по лестнице на второй этаж. Пока Корневич отмывал с простреленного пиджака подозрительные пятна, Хрустов ополовинил колбасу и нагрел чайник.
– Ну и как это называется! – сопел Корневич, расстегивая рубашку и снимая накладки облегченного бронежилета. – Ты что это со мной вытворяешь, капитан Хрустов?!
– Обработка будущего осведомителя, товарищ майор.
– Ты что, не мог ее просто увести из квартиры?! – Майор шипел, потрясая накладками, от него попахивало гнилью.
– Фактор достоверности – основной в организации запугивания. Твои слова, майор. Скажи лучше, зачем и как ты довел ее до выстрела, я не очень понимаю?
– И не собирался! – орал Корневич. – Я к ней с определенным подходом, поразить хотел. Слышал, как я ее сразу подготовил: Скуверт! Я фамилию шведа прочел, как участковый с незаконченным средним: латинские буквы русским звучанием. Сначала изобразил милицейского дебила, а потом стал читать стихи! Она на меня уставилась, думал – в ноги кинется, я ведь хорошо читал. А она спокойно встала, взяла свою сумочку и с улыбочкой так медленно, спокойно – шарах! Какой бог меня охраняет, не знаю: я с ночного дежурства совершенно случайно оказался в бронежилете. А представь только, что с нею остался ты! Голенький! Валялся бы сейчас тут дохлый! – Корневич показал пальцем на ковер. Хрустов поднял указательный палец, достал из холодильника томатную пасту. Банка была открыта, верхний слой покрылся плесенью, Хрустова шатало от усталости, он сел и тщательно размешал в стакане пасту с водой.
– Сморкался на ковер?
– Ну сморкался! Я еще и народным языком ей объяснял, кто она такая есть и что с ней надо сделать, и спокойно пережила, не дрогнула. А когда я перешел от конкретики к лирике!.. Ты только посмотри, она ведь точно в сердце целила, – он потряс бронежилетом.
– Я едва услышал, подумал, что она тебя – из твоего пистолета. Ты на звонки не отвечал, я ехал прощаться. А потом такое облегчение наступило, честное слово. Привык я к тебе, майор, оказывается.
Корневич поднял табуретку и тяжело сел, принявшись выковыривать пулю.
– Коньяк хлещешь, сволочь, беседу ведешь, а я там чихнуть боюсь! – Он щелкнул пальцем по бутылке и отпил из горлышка.
– Да ладно, сопел, как крот! – Хрустов сходил в комнату, вылил густой томатный сок на ковер, растер его рукой и тщательно вымыл стакан. – Хорошо еще, что такая истеричка попалась. Вера – та поспокойней, я все боялся, что она очнется, рассмотрит тебя или раной поинтересуется. – Хрустов разлил остатки из бутылки по рюмкам, задумчиво посмотрел на Корневича. Голый по пояс, тот бросил бронежилет на пол и вытирал лицо грязным носовым платком. Они выпили молча, потом Хрустов поинтересовался, знает ли Корневич японский.
– Только романские языки! – заявил майор. А когда Хрустов нахмурил брови, обдумывая ответ, пояснил: – Немецкий, французский и английский, а в чем дело?
– Красивый язык этот французский, – покачал головой Хрустов, – по-английски ведь наверняка было бы просто трахнутое дерево, так? Ну-ка скажи! Скажи про дерево, потерявшее девственность.
– Конкретно про вишню? – поинтересовался заплетающимся языком Корневич. – Давай я тебе скажу лучше, отчего умер швед. Диабетическая кома. А теперь – стихи!
