– Как она пахнет! – восклицаю, понюхав смолу. – Понюхай. – Подношу палец к носу Малика.
– Вау! – откликается тот. – Только не размажь ее по моим волосам. Она липкая.
Я вытираю руку о кору дерева, и Малик идет дальше.
– Когда станет слишком тяжело, скажи, – советую ему. – Потому что самой мне отсюда уже не спуститься.
Вместо ответа он крепче сжимает мои икры. Я кладу ладони ему на голову. Сама того не замечая, вожу пальцами по волосам.
– А это хорошая сделка. Ты массируешь мне голову, а я тебя несу, – говорит Малик, и в его низком голосе слышен смех.
– Расскажи мне о своей новой работе, – говорю, водя пальцами по его голове. Немного странное ощущение, но так можно сказать о многих ситуациях, в которые я попадаю.
– Что ты хочешь узнать? – спрашивает он.
– Все! – выпаливаю я.
– Все, вау. Ну. Люди странные. Думаю, им нужно время, чтобы принять новичка. Кроме меня там работают только белые.
– Ты всегда замечаешь такие вещи? – не отстаю я. Мне интересно. Никогда не задумывалась о подобных соотношениях.
– Да, это происходит автоматически. Я захожу куда-то и вижу, что все выглядят не так, как я. На первый взгляд в этом нет ничего плохого. Но я ясно это осознаю.
– Жесть, – откликаюсь я. – Но, кажется, в этом есть смысл. – Мне никогда не приходится задумываться о таком.
– Уверена? – спрашивает Малик. – А что, если ты зайдешь в бар, а там одни мужчины? У тебя не возникнет ощущение, что ты «другая»?
– Хм. – Я думаю. – Да, наверное, да.
– По-моему, это похожее чувство, – говорит он.
Я немного растеряна от того, насколько этот парень вдумчив. Не то чтобы я считала, что он на это не способен. Но до этих выходных я воспринимала Малика как приятеля Риса, который ведет себя по-приятельски и говорит приятельские вещи. И то, что сейчас он оказался совсем не таким, удивляет меня и восхищает в равной степени.
– И чему ты успел там научиться? – задаю новый вопрос, немного смутившись из-за глубины нашего разговора. И вдруг начинаю отчетливо ощущать давление рук Малика на мои щиколотки.
– Владеть языком, – выдает он.
– Что, прости? – переспрашиваю, так как уверена, что ослышалась.
– Языком. Французским, – смеется Малик. – А не то, что ты подумала.
– Ничего я не… – начинаю, но тоже смеюсь, когда до меня доходит, на что он намекает. Я слегка тяну Малика за ухо. – Никаких непристойностей, когда несешь даму на плечах, – ругаю его.
– Это ты начала. Я только ответил на вопрос. Да, я учу кухонный французский. На кухне для всего существуют заковыристые французские выражения. Для видов подачи, для способов нарезки, для всего.
– Приведи какой-нибудь пример, – бросаю ему вызов.
– Видишь эти крупные камушки? – спрашивает он. – Они грубо нарезаны. Это значит «concassée».
– Concassée, – повторяю, стараясь, чтобы голос звучал низко и сексуально.
– А камушки поменьше между ними можно назвать нарезкой мелким кубиком. Это «jardinière» или, если еще мельче, «brunoise». – Кажется, Малик ухмыляется.
– Jardinière, brunoise, – с хрипотцой произношу я.
– А вот эти палочки, которые напоминают тонкие полоски, «julienne».
– Julienne!
Малик сильнее сжимает мои щиколотки, и это похоже на мягкое игривое пощипывание.
– Смейся-смейся, – отвечает он. – Думаю, ты можешь представить, как изысканно они все себя ведут.
– О да, могу, – соглашаюсь с ним. Он понятия не имеет, насколько хорошо я это представляю.
Когда на обратном пути мы возвращаемся к озеру – я иду сама, – мне в голову приходит идея.
