– Вот так все и будет, – с горечью произнес Хьюго. – Розыгрыш. Случай. Никому ничего не нужно.
Мария подошла и положила руки на его плечи. Она хотела сказать что-то ободряющее, но глаза говорили немного не о том, точнее, совсем не о том, а о чем – Хьюго попытался понять, для этого надо было быть ближе… еще… и почему-то губы… при чем здесь губы, если глаза… Странно – он так давно не целовался с женщиной, нет, целовался, конечно, с женой, каждый день, легко так, в уголки губ или в щеку, вскользь, будто исполнял ритуал, может, потому они и расстались, что поцелуи их стали ритуальными, не такими, как вначале… как сейчас…
Какие хрупкие у нее плечи…
Мария отстранилась.
– У меня такое ощущение, – сказала она, – будто за нами наблюдают.
Хьюго тоже чувствовал – затылком, – что в комнате находится кто-то третий, невидимый, но внимательный. И добрый – да, добрый, он так чувствовал, взгляд не мешал, но помогал, хотя Хьюго и не мог понять – в чем именно.
Оба посмотрели на книгу.
– Ты думаешь… – Мария помедлила. – Она живая?
– Нет, – Хьюго был почему-то уверен в том, что говорил. – Она не живая, точно. И цвет обложки не изменился. Наверно, все дело в освещении.
– Или в нашем восприятии, – заметила Мария. – Меняется не книга. Меняемся мы. Дай-ка…
Мария отобрала книгу у Хьюго, но не стала рассматривать, а приложила к груди. Закрыла глаза, прислушиваясь к чему-то в себе. Боже, – думал Хьюго, – какая она красивая. Никогда не видел таких красивых женщин. А ведь вчера, увидев впервые, думал иначе: ничего особенного, чернявая итальянка. Что-то изменилось за день – и, конечно, не в ней, а в нем.
– У книги удивительная аура, – сказала Мария, не открывая глаз.
Хьюго промолчал, он терпеть не мог этого слова, не означавшего, по его мнению, ничего, кроме нежелания человека признаваться в непонимании.
– Я терпеть не могу это слово, – сказала Мария, – оно, по сути, ничего не означает, потому что каждый понимает что-то свое. Но, Хью, мне совсем не хочется придумывать другое слово, которое тоже не будет означать ничего для тебя, пока ты сам… Я хочу сказать, что, когда книга так близко… я чувствую, как бьется сердце… Мое, наверно, но мне кажется, что это сердце книги, и еще я сейчас поняла… Тема моей дипломной работы была «Францисканские монастыри в Ломбардии, их влияние на культуру Северной Италии восемнадцатого века». Я объехала тогда все ломбардские монастыри, меня допустили в библиотеки, большая часть монастырей – мужская, и я удостоилась только беседы с настоятелем, это было счастливое время открытий, но многого я все равно не узнала, потому что я женщина, и сейчас мне пришло в голову то, что могло стать тогда ударным финалом. Я могла…
Мария говорила монотонным голосом, раскачиваясь вперед-назад, будто религиозный еврей у Стены плача. Может, так и надо – на самом деле – разговаривать если не с Творцом, то с ниспосланной Им силой?
Он не решался прервать Марию, как не решаешься встать на пути лунатика – если прервать лунатический сон, человек может умереть от шока.
Мария положила книгу на стол и сказала спокойно:
– Попробуй сам. Прижми книгу к груди – ты не пробовал? – и думай о чем-нибудь для тебя важном.
– Для тебя, – вырвалось у него, и он сразу пожалел о сказанных словах, – важнее всего на свете дипломная работа?
– Моя работа, – поправила Мария. – А для тебя?
«Ты», – хотел сказать он, но, глядя в ее глаза, сказал правду:
