Раны на ладонях кровоточили и причиняли боль. Прикусила губу, чтобы не застонать, когда обхватила черенок.
– Покажи, – сжав моё запястье, тянет руку к себе. Изучает израненную кожу.
Поднимает на меня пронзительный взгляд. Распознаю в нём лишь недоумение.
– На сегодня ты свободна, – отпускает руку, – прими ванну. Если вечером от тебя будет вонять, пеняй на себя.
Сжимаю зубы так сильно, что боюсь, как бы они не начали крошиться. Не-на-ви-жу. Всей своей душой ненавижу.
Наблюдала, как он удаляется. Мне хотелось бросить лопату прямо тут и бежать из этого места. Или хотя бы в ванную. Но дурацкая совесть не позволила. Очистила инструмент, как показывала Хаят, и вернула, откуда взяла. А когда собралась в дом, на моём пути возникла женщина в чёрных одеждах.
Она буквально столбом выросла передо мной. Много раз за день я ловила на себе её тяжёлый проклинающий взгляд. Но надеялась, что дальше анафем дело не зайдёт.
– Не смотри на моего внука, шлюха, своими глазами, как у мавки, – зашипела так, что мне привиделось, как при произнесении угрозы из её рта появился раздвоенный язык.
Я отшатнулась от этих слов. Сила её ненависти настолько огромная и поглощающая, что мне тут же сделалось нехорошо. Захотелось расплакаться и убежать подальше от неё.
Она говорила чисто, без акцента, как женщина, прожившая большую часть жизни в Центральной России. Образованная, породистая. И очень злая. Тёмно-карие глаза источали злобу, от которой никуда не спрятаться.
– Я не смотрю на него, – тихо пискнула, ощущая себя крошечной мышкой-норушкой. Почему-то противостоять Якубу было куда проще, чем ей.
– Врёшь, шлюха, я заметила, как ты с ним заигрывала, – подходит чуть ближе, так что я вижу её плотную, покрытую морщинами кожу и чёрные соболиные брови, как у Якуба, – попытаешься соблазнить моего внука, мало тебе не покажется. Изничтожу. В прах сотру.
От этих несправедливых слов становится больно. Ведь это он мне угрожает. Он ждёт, что я к нему приду.
Отец воспитывал меня строго, внушая уважение к старшим. А потому я замерла, замешкалась, не зная, как защититься от её гнева. Моя сестра наверняка придумала бы что-то едкое в ответ, унизила, но так, что старуха даже не сразу сообразила бы, что её опустили. А я растерялась. Но женщине неинтересно было меня слушать. Бросив угрозу, она удалилась.
А меня продолжало трясти. От страха и гнева. Оттого, что оказалась здесь не по своей воле и теперь вынуждена терпеть нападки людей, к которым не имею отношения.
Я сменила направление. Не представляла, как сейчас запрусь в четырёх стенах и буду готовиться к вечеру. Как зайду в дом, а Хаят наверняка спросит, почему я так рано.
А как я на него смотрю? Эти слова старой ведьмы засели в голове.
Была уверена, что с ненавистью и отвращением. А что же увидела она?
Зажмурилась, ощущая раздражение от самой себя. Глупая наивная дура. Он как горгона Медуза, на него вообще смотреть опасно.
Пока бродила по огороженной территории, постоянно ощущала, что за мной следят. Неотрывно. Охранники.
Выбраться отсюда будет сложно. Глухие кирпичные стены полностью закрывали вид на свободу. Жилище Ямадаева больше походило на крепость с крепостными крестьянами. Служившими своему вассалу верой и правдой. И поглядывавшими на меня как на личного врага. Я уже приметила, что рабочие заезжали на территорию через пропускной пункт. С досмотром. И выезжали так же.
