– Я очень извиняюсь! – опять повторил Иванов, испугавшись.
– Почему вы не хотите нам помочь? – вздохнул Корнышев.
– Я хочу! – ещё больше испугался Иванов и даже руки к груди приложил, давая понять, что он бы со всей душой, да вот только не понимает, чего от него хотят. – Вы мне только скажите – чем!
– Вы можете понять, что вы – это он! – постучал Корнышев пальцем по удостоверению Ведьмакина Александра Никифоровича.
Иванов скользнул по удостоверению взглядом, испуганно посмотрел на Корнышева и трусливо мотнул головой.
– Вы мне только скажите, чего вам от меня надо, – пробормотал он. – Я же в ваших руках, из меня сейчас чего хочешь можно сделать, но только я не понимаю, чего вы хотите.
– Я хочу, чтобы вы для начала вспомнили этого вот человека, – сказал Корнышев и придвинул к собеседнику одну из двух фотографий.
Ту, на которой был мужчина помоложе. Иванов всмотрелся. Он хмурился и двигал губами. Но в итоге так ничего не сказал. Поднял голову и посмотрел на Корнышева виновато.
– Я скажу вам, в чём ваша проблема, – произнёс Горецкий. – Вы не можете поверить или не хотите верить, что вы, во-первых, не шофёр, и, во-вторых, не Иванов. Вы не тот человек, кем себя называете. Понимаете?
Иванов с готовностью кивнул. Он смотрел на Горецкого таким преданным взглядом, что, наверное, расцеловал бы его, если бы ему это позволили сделать. Горецкий вздохнул. Но он ещё не оставил надежды добиться своего.
– Поэтому я опять вот об этом человеке, – сказал Горецкий и придвинул к Иванову фотографию. – Попробуйте его вспомнить.
Иванов всмотрелся в лицо молодого мужчины на фотографии. Потом поднял глаза на Горецкого. Спросил:
– А что я должен о нём вспомнить?
– Ну не может быть, чтобы вы вообще о нём ничего не знали!
– Я знаю, конечно, – осторожно согласился Иванов.
– Что? – склонился над столом Горецкий. – Что вы о нём знаете?
– Что я его убил.
– Тьфы ты! – в сердцах сказал Горецкий.
Но Корнышев уже коснулся упреждающе его руки и произнёс:
– Достаточно, я думаю. Давайте на этом закончим наш разговор.
* * *
– Может быть, он просто валяет дурака? – сказал Корнышев, задумчиво глядя за огромное стекло, за которым была видна взлётно-посадочная полоса и разбегающийся по той полосе пассажирский авиалайнер.
Горецкий отпил из бокала пиво, поставил на стол перед собой, и покачал головой:
– Нет, Слава, не думаю.
Самолет оторвался от взлётной полосы и стал подниматься в небо, высоко задрав нос.
– Почему же? – пожал плечами Корнышев. – Предположим, что он там просто спрятался.
– В тюрьме?
– В тюрьме, – кивнул Корнышев.
– Он там не спрятался. Его там спрятали. Это разные вещи, Слава. Это произошло помимо его воли. Хозяева упекли его в тюрьму за убийство, которого он не совершал. И он бы на всё пошёл, только бы оттуда вырваться. Там плохо и там страшно. И ещё он сел не на три года и не на пять. У него пожизненное, Слава. Так не прячутся. Он хочет сюда, поверь, – повёл рукой вокруг Горецкий. – В нормальную жизнь он хочет, где много солнечного света. Где пиво можно пить. Где женщины красивые. И он на всё готов. Только он пока не понимает, чего от него хотят. Он не понимает, что он не Иванов, а Ведьмакин. Он не понимает, что он сидит ни за что. Мы ему его же собственное удостоверение показываем, а он не реагирует никак. До него даже не доходит, что это вполне может оказаться правдой. У него с мозгами что-то такое, что мы никак до него не можем достучаться.
