Анна сидела, склонившись над бухгалтерскими книгами, и пыталась сосредоточиться на ровных рядах цифр, подбивающих дневную выручку. Обычно ей нравилось разбирать счета – в конце цифры всегда соединялись в правильный ответ. Они, в отличие от самой жизни, всегда постоянны и предсказуемы. Она их хорошо понимала.
Но этим вечером чернильные числа расплывались у нее перед глазами, а перед внутренним взором вспыхивали яркие живые воспоминания – Роберт Олден и кровь на его плече. Серьезный взгляд, когда он смотрел на нее, словно скрывая древние и ужасные тайны – тайны, которые дозволялось увидеть только мельком и только на мгновение.
– Да пропади все пропадом, – выругалась она и расстроенно отбросила перо. По странице рассыпались крошечные черные капли. Естественно, у Роберта есть тайны. У всех они есть. Жизнь полна грязи и конкурентов, и каждый выживает как может. Она видела это каждый божий день. Никому не выбраться с чистыми руками или сердцем, во всяком случае никому из тех, кто зарабатывает на жизнь театром.
Ей достаточно своих тайн и сожалений и чужих не надо.
И все же что-то в его глазах ее сегодня задело, совершенно против воли. Роб Олден был красивым, веселым дьяволом, острым как на язык, так и на рапиру. А сегодня показался печальным и постаревшим, словно много повидал в жизни и друзья слишком часто его предавали.
Но это длилось лишь мгновение, потом он снова спрятался за своей беззаботной красотой. Но она никак не могла забыть этот печальный взгляд.
– Не будь такой дурищей, – произнесла вслух Анна, обращаясь к самой себе.
Она ничуть не лучше той шлюхи в дешевом платье, что рыдала на улице из-за Роба. У нее нет времени на глупости и сантименты, особенно по поводу распутника, который над ними только посмеется. Он их не заслуживает. Актеры хороши в любви только на сцене, в реальной жизни они в ней ужасны.
Она тщательно счистила с веленевой бумаги чернильные пятна и постаралась вернуться к колонкам чисел. Шиллинги и фунты – именно о них она должна сейчас думать, именно их постигать.
Внезапно парадная дверь у нее за спиной распахнулась, и в дом ввалился Том Олвик, ее отец. В открытом проеме она увидела вдалеке «Белую цаплю», театр по другую сторону сада казался в надвигающихся сумерках пустынным и темным. Все веселье давно закончилось, зрители разошлись – кто через реку по домам, а кто по близлежащим тавернам и борделям в поисках сомнительных развлечений.
Похоже, ее отец относился к последним. Красно-кирпичный шерстяной дублет криво застегнут, шляпа на седых растрепанных волосах сильно скособочилась. Даже со своего места она чувствовала, как от него разит дешевым вином.
Анна аккуратно отложила перо и закрыла бухгалтерскую книгу. Драгоценный час тишины закончился. Сегодня ей даже не почитать стихов; начиналась привычная вечерняя рутина. Но отец, будучи пьяным, хотя бы не впадал в ярость, в отличие от ее покойного супруга. Том садился у огня и потчевал ее всякими безумными историями до тех пор, пока не начинал храпеть. Порой звал во сне ее мать – та умерла, когда Анне было три года, но он никогда ее не забывал.
А Чарльз Баррет, покойный муж Анны, имел обыкновение отвешивать ей пощечины и бить тарелки, а затем настаивать на брачных правах. Так что, да, она предпочитала жить со своим отцом. Очень даже предпочитала.
– Анна, дочь моя дорогая! – закричал Том, спотыкаясь о высокий порог гостиной. Он резко взмахнул рукой, чтобы восстановить равновесие, и чуть не сорвал со стены дорогой гобелен.
