А Байн работать по дому так и не стала. В начале осени объявила невестка, что носит в животе ребенка. Но тяжелое испытание назначили ей бурханы: лицом подурнела, кожей позеленела, есть совсем не могла. Для Альмы забот прибавилось, а и сама уже с большим животом была. Попросил Баатр у бурханов прощения за исполнение женской работы и стал жене по дому помогать, боялся только, чтобы соседи не прознали, не опозорили его на весь хутор. Ведь как только стала инеем покрываться по утрам трава, наступило холодное время – к вечеру стекались в их кибитку старики:
– Спойте нам, уважаемый Баатр, «Джангр». Пусть богатыри помогут нашим казакам победить японцев.
Отказать нельзя – раз уж ты слывешь джангарчи.
Разжигала Альма очаг в кибитке, готовила джомбу, разносила старикам. Брал Баатр в руки домбру, молился бурханам и начинал:
Прибыл Джангр, ведя за собой
Шесть тысяч двенадцать богатырей.
С буйным кличем Бумбы своей
Ринулись воины в бой…
Представлял при этом, как прибыли казаки в далекую Маньчжурию, как вывели из вагонов своих боевых коней, как хлынули лавой на врага.
С исполином исполин
Борются восемь полных дней, —
Не побеждает ни один!
Старики качали головами, переглядывались: как же так, когда же победа?
А в глубоком и круглом рву,
Придавив степную траву,
Словно мертвый, лежал Санал,
Савр плавал в крови, стонал.
Лица слушателей искажало страдание, дыхание учащалось, пот тек по морщинистым лбам: «Ой, какое мучение, какое мучение!»
Вызвали целительный дождь,
Вызвали живительный дождь,
Дали снадобья Бумбы-земли,
Савра и Санала спасли.
Старики шумно выдыхали, хлопали друг друга по плечу: «Живы! Живы!»
И во славу грядущих побед
Начался праздник арзы-араки…
Слушатели приходили в восторг: «Богатыри непобедимы!», «Страна Бумба бессмертна!» Разливали принесенную с собой арьку и пили за хуторян, что ушли на войну, за победу Цаган-хана над злобными японцами, за здоровье джангарчи.
Уходили старики довольные и радостные. А Баатр, проводив последнего гостя, принимался помогать Альме: чистил котел, мыл чашки, да простят ему бурханы этот грех.
Незадолго до праздника Цаган Сар вызвал Баатра хуторской атаман и протянул ему конверт с письмом от Бембе, из станицы привез. Баатр не мог в толк взять, как брат письмо написал, он же неграмотный: ни калмыцким «ясным письмом», ни русской грамотой не владеет. Да и сам Баатр как прочитает? Повертел в руках конверт, положил в подседельную сумку бутылку арьки, сел на коня и поскакал в станицу к писарю Малдашке, только он во всей округе и мог эти закорючки обратно в слова превратить.
Прежде чем конверт распечатывать, выпили с Малдашкой по чарке за хорошие вести. Потом с молитвой вскрыли, писарь зачитал:
Здравствуйте, дорогие брат, жена, невестка и детушки! Пишет вам по просьбе вашего сродственника Чолункина Бембя его однополчанин Маслов Василий. Полк наш отправили в резерв, потому как пока мы на войну ехали, полковник наш сильно пил горькую и еще окончательно не оправился, а более полком командовать некому. Бембя досадует, горит желанием в бой, увидать наконец, какой он, японец. Победы нашей большой нет. Но мы надежды на ратный подвиг не теряем. На то мы казаки и рождены, чтобы служить Государю и защищать нашу родную землю, хоть бы и на Китайщине. Китайцев тоже еще не видали, потому как их всех отсюда повыселили, чтоб для японцев не шпионили, но братушки-казаки с другого полку бают, что они на Бембю вашего лицом похожие, и японцы тоже похожие. Хорошо, что калмыки одеты по форме, а то забрали б их ненароком в плен и доставили в штаб заместо японцев, потому что добыть японского языка очень затруднительно, заставы у них шибко зоркие и с собаками, незаметно подобраться неможно. В резерве работы незавально, но помыться негде. Ходим мы тут все грязные, вшей хоть лопатой загребай. А Бембя ваш вшей в костер нам стряхивать не дозволяет, говорит, что огонь мы таким манером оскорбляем. Бембя просит, чтобы вы через писарчука весточку прислали про вашу жизню. Пишите на мое имя, а адрес на конверте.
