Улеум - страница 4

– Павлинья привычка делать всё броским засоряет жизнь нам и всем окружающим. Приучает к дурному вкусу! – наклонившись к девушке и махая перед её лицом сложенными, словно собрался креститься, пальцами, вполголоса, но очень энергично тараторит он. – Взять этих клиентов. Понимаешь, у них финансовое приложение. Финансовое! Серьёзное! Не игра, не блог о тачках и тёлках! Люди вносят туда свою личную, конфиденциальную информацию, привязывают банковские счета, берут на себя ответственность. Такое приложение как минимум должно внушать доверие. Выглядеть солидно. Я из этого исходил. Но разве реально добиться такой цели, когда каждый профан норовит высказать своё «отрезвляющее фу»? Эти так называемые «банкиры» хотят сделать из собственного продукта балаган, обложку «жёлтого» журнала! Кто будет у таких кредитоваться?

– У них клиенты – алкаши и идиоты. Балаган для них – самое то, – парирует девушка. – Кстати, ты не поверишь, но «жёлтую» прессу тоже по-прежнему кто-то покупает. Так что в чём-то «банкиры» правы. Не находишь?

– Да нет же! – закипает Андрей. – Родители растили их в загрязнённой эстетической и моральной среде, и они теперь по инерции загрязняют среду для своих детей, чтобы те повторили тот же цикл со своими детьми. Кто, как не мы, люди тонкого вкуса, обязаны прервать этот порочный круг? Или для нас тоже главное – продать? Срубить бабла? В угоду низменному, примитивному, аляпистому? Я сделал на совесть, сделал отлично, но кому это было нужно, кроме меня? Человечество признало кич своей новой эстетикой, алчность своей религией, а успех – универсальным мерилом. Вот ответь, ты продала бы свою совесть за деньги?

Девушка смотрит на возбужденного оратора с сочувствием и, проигнорировав заданный вопрос, произносит:

– Да Вы, сударь, идеалист, к тому же склонны искать причину своих собственноручно вылепленных неудач в несовершенстве объективного мира, да ещё и видеть в борьбе с этим несовершенством некую священную миссию. Но всё, что тут говорилось – клише, уже сто раз сказанное и пересказанное. Скучно тут, поехала-ка я работать. Плакала моя сотка.

Она отталкивается от стола Андрея и грациозно, словно репетировала этот трюк сотню раз, укатывается назад за перегородку.

«И она ничего не понимает, – думает Андрей. – Мир полон посредственности и безвкусицы. Как здесь можно созидать Великое?» Он отворачивается от пустого места, где только что находилась его собеседница и, сложив руки на груди, пустым взглядом принимается следить за плавающей по экрану заставкой. Разметав весь бисер, он чувствует себя опустошенным.

– Кстати, меня Лера зовут, – снова сунув нос в его ячейку, сообщает девушка.

– Поздравляю, – ворчливо бросает в ответ Андрей и вспоминает, что его отпустили домой спать. Хоть одна хорошая новость в день сокрушительных неудач. Если бы сегодня Андрею пришлось ещё и в офисе торчать, он непременно взорвался бы от малейшего замечания в свой адрес, схватил бы с пожарного щитка топор и…

Конечно же нет. Андрей лишь в мыслях своих способен к таким выплескам скопленной в душе энергии. В реальности же топоры и дробовики его фантазий превращаются в то жалкое «извините», которым он булькнул в кабинете начальника, будучи по уши втоптанным в грязь.

Так непривычно спускаться вниз в пустом лифте. Ехать домой на велосипеде по пустому городу, а не по пробкам и толчее. Это вам не час пик. От свежего воздуха и яркого, высокого ещё солнца на душе становится светлее. Андрей сворачивает с привычного маршрута и катит куда глаза глядят, наслаждаясь вакуумом в голове и странной музыкой гудящего вокруг Мироздания. Вот где-то завелась машина, вот прогремел трамвай, вот с криком пролетела птица. Шумят кронами деревья, шуршат об асфальт шины, капает с карнизов вода. Прекрасная симфония, неповторимая и не перекладываемая на нотный стан. Всё дальше и дальше, через сонные окраины, через пустые колхозные поля, леса, моря, куда бы не закинула судьба, мелодия, постоянно развиваясь и трансформируясь, следует за тобой, подобно странствующему музыканту, личному менестрелю. Только прислушайся.