– Вы это, ребята… – Костик покачал головой. Внезапно нахлынувшее волнение охватило его так, что мальчишка не мог подобрать слова.
– Вы, вот что… Я сам, конечно, не верю, что… Но, если вдруг… Давайте все разом в партизанский отряд запишемся!
– Давайте! – радостно согласился Колька. – Ты да я… А Любку вряд ли возьмут!
– Это почему это не возьмут? Чем я вас хуже?
На следующий день, ранним утречком, друзья отправились в райком комсомола. Записываться в партизаны.
– Куда-куда? – изумленно переспросил комсомольский работник, серьезный круглолицый юноша. Полноватый, в серой чесучевой толстовке и старомодных круглых очках, он чем-то напоминал старорежимного приказчика. Аккуратный пробор, отпаренные до стрелок брюки…
– Да вы… вы что? Какие еще партизаны? Слова товарища Сталина забыли? Панику разводите! Да я… А ну, как фамилии, живо! Отвечать!
Тут зазвонил телефон. Черный эбонитовый аппарат, стоявший на заваленном бумагами столе.
Комсомолец тот час же схватил трубку, видать, давно ждал звонка. Дождался – вскочил, вытянулся, словно бы рапортуя:
– Алло… Да, я, товарищ Зуев! Слушаюсь, товарищ Зуев… Так точно. Будет исполнено, товарищ Зуев. Отчеты направим в самое ближайшее время.
Окончания разговора друзья дожидаться не стали. Потихонечку просочились в коридор – да только их и видели!
– Ну, вот, – оглядываясь на здание райкома – красивейший в городе особняк – разочарованно протянул Рокотов. – Говорил же – никто нас никуда не возьмет.
Ничего подобного Колька не говорил, просто сейчас вот выпендривался. Да и что было говорить-то?
Между тем, война неумолимо приближалась, давая о себе знать отдаленным гудом канонады. Все чаще появлялись над городом самолеты с черными крестами. Пока еще – разведчики. Прилетали и днем и ночью. Высматривали, шпионили, по ночам сбрасывали осветительные ракеты.
На каждой улице были дежурные, которые следили за порядком. Появились такие и на Новгородской, и на Советской, и даже у Кольки на Фишовой Горе. Туда же на Фишовую Гору, немцы сбросили бомбы! Наверное, ошибочно – чего там и бомбить-то?
– Хорошо, мы это… Яму выкопали на огороде, – волнуясь, рассказывал Колька. – Там и укрылись. Знаете, как страшно когда бомба летит? Воет так жутко… и кажется – будто прямо в тебя.
Эту фразу парнишка произнес неожиданно серьезно и тихо, без обычных своих ужимок.
Люба с Костиком слушали молча.
– Вообще-то они так себе бомбили, абы как, – все так же тихо продолжал Рокотов. – Их наши истребители от железной дороги отогнали. Летят такие… «Лапотники», ну юнкерсы, пикировщики… А тут наши! «И-шестнадцать». Ка-ак вынырнут из-за облаков! Ка-ак дадут жару! Один «юнкерс» сбили. Он где-то у Попова озера упал.
– «Юнкерс-87», который еще «лапотником» называют. Ближнего действия самолет, – как бы между прочим промолвил Костя. – А фронт-то приближается, да.
О том, что немцы уже близко, знали в городе все. Невозможно было скрывать ни канонаду, ни постоянные авианалеты, начавшиеся с конца лета. Становилось ясно, что немцы рвутся к Тихвину. Захватить город любой ценой, замкнуть Ленинград вторым кольцом блокады. И тогда…
О том, что «тогда», старались не говорить и даже не думать.
С началом осени Любка все чаще ходила с подружками на вокзал и в школу, где разместился госпиталь. Тихвинские мальчишки и девчонки помогали раненым, под руководством взрослых брались за самую тяжелую работу. Разгружали санитарные поезда, набивали матрасы для раненых, мыли полы в классах, стирали бинты, писали под диктовку раненых солдат письма, выступали с номерами самодеятельности. Да всего и не сказать – с приходом войны дел появилось много, и дел – совсем-совсем не детских.
