Неожиданно для себя, Адальгейд проплакала целую неделю. Ей было жалко юношу, потерявшего свой брелок. Ведь он, наверное, много для него значил, не мог не значить. Но еще больше ей было жалко брелок. Стоило ей представить, как одинокий потерянный самолетик со сломанным креплением валяется где-то в уличной грязи, как она чувствовала, что сердце сжимается, и начинала всхлипывать. В кафе самолетика точно не было, Адальгейд была уверена, потому что сама осмотрела все углы и столики. Ее немного согревала мысль о том, что самолетик мог взять кто-то из посетителей. Слабая надежда, но ведь лучше, чем никакой.
А юноша перестал приходить. И она даже не могла спросить, что значила для него эта потеря, крошечная перед лицом всех случившихся и грядущих жизненных потерь, и тем не менее, такая трогательная, такая особенная. А может быть, она сама придала значение дурацкому брелоку, а парень уже забыл о нем, купил новый и даже не вспоминает. А у нее не идет из головы этот самолетик, раскачивающийся на застежке. Крошечная деталь, придающая личность простому рюкзаку, рассказывающая о своем владельце, вызывающая какие-то ассоциации.
–Фройляйн, вы подвешиваете кофе?
Она обернулась, чувствуя, что щеки краснеют. Он самый, пропажа. Только не юноша в куртке, а молодой офицер в кожаной шинели и фуражке с эмблемой люфтваффе. Незнакомый и бесспорно тот же самый. Военная форма вдруг высветила его черты в той характерной манере, которую придает униформа любому лицу. Светлые сияющие глаза, жесткие скулы, обведенные резкой тенью, крепкая челюсть решительного человека. Он снял перчатки, бросил на стойку.
–Да, как раз есть один, – проговорила Адальгейд, чувствуя, что лицо помимо воли начинает гореть.
Она развернулась в автомату. Поменять фильтр, отмерять и насыпать кофе, нажать кнопки, достать чистую чашку, дождаться. Нарисовать крылышки на пенке. Хотя она волновалась, рука не дрожала, крылышки всегда получались ровными, хоть сейчас лети. Она поставила чашку на стойку, положила два пакетика сахара на блюдце.
Молодой офицер молча пил кофе у стойки. Не расстегивая шинель, не снимая фуражку, не произнося ни слова. Поставил пустую чашку на блюдечко, раскрыл бумажник и достал крупную купюру.
–Подвесьте на все, пожалуйста, фройляйн.
Адальгейд разделила сумму на цену кофе, записала на доске и взяла из кассы монетки на сдачу.
–Восемь чашек, спасибо.
–Вы скажете наконец, как вас зовут? – он облокотился на стойку.
Она вспыхнула.
–Адальгейд Киршхальтер.
–Адальгейд, – прокатил он сложное имя во рту, как конфету, – Киршхальтер…
–Можно проще…
–Нет, нельзя, – он усмехнулся и коснулся уголка губ кончиком пальца, – Когда тебя зовут всего лишь Мартин Бауман, то не передать, как радует знакомство с кем-то по имени Адальгейд Киршхальтер.
Магнус Вагнер лежал в постели, просунув ноги в магнитные кольца. Стационарная установка была смонтирована прямо на постели, просыпаясь, Магнус протягивал руку и брал на тумбочке стакан воды, а потом поворачивал тумблер и еще четверть часа дремал с пользой. Теоретически магниты были куплены на деньги школы и для использования всем персоналом. Но фактически Магнус приобрел их в единоличное пользование. От магнитов ему ощутимо легчало.
Спальня больше напоминала палату лазарета на космическом лайнере, чем личные апартаменты владельца школы танцев. О существовании этих комнат кроме него знали только два человека. Адвокат Краузе, составлявший его завещание, и уборщик, который прибирался здесь. Для всех остальных помещения Вагнера ограничивались кабинетом и небольшой приемной. Никто не знал, что он живет в школе.
