Я соответствовал виду человека, который полчаса назад узнал о смерти лучшего друга. Нет, лучше сказать – единственного.
– Ты последний, с кем общался перед смертью Аннинский.
– Не дави на меня, – огрызнулся я и стукнул себя в грудь: – Один из последних – это точно.
– Когда ты последний раз видел Аннинского?
– Сегодня. То есть вчера. Мы посидели в «Трех горах» до половины одиннадцатого. Там и распрощались. Я поехал к себе домой. Он… наверное, к себе.
– Отмечали какую-то дату?
– Я должен отвечать на твои вопросы?
– Обязан.
– Не ты ведешь это дело. Ты работаешь в ОВД по Пресненскому району, а преступление совершено в Даниловском, а это даже другой административный округ.
– У тебя пробки в ушах?! Убит мой сотрудник, и мне плевать, кто ведет это дело! Пока что я пошел навстречу и тебе, и человеку, который, как я уже сказал, признался в убийстве! Я вам дал возможность поговорить, – сбавил он в конце обороты.
– Эта возможность называется правом на один телефонный звонок.
– Было бы лучше, если бы Аннинская звякнула тебе из Даниловского ОВД?
– Нет, – я покачал головой и машинально глянул в сторону отдела, он находился недалеко.
– Я спросил, и тебе лучше ответить сначала мне, а уж потом хотя бы вон тому Даниле-мастеру, – Белоногов кивком указал на громадного, как Шварценеггер, опера.
– Спрашивай.
– Я повторю: вы в «Трех горах» отмечали какую-то дату?
– Можно и так сказать.
– Дальше.
– Мы обмывали дело, над которым я корпел неделю.
– Что за дело?
– «Дело одной вертихвостки», больше я тебе ничего не скажу.
– Ты прямо как Перри Мейсон, – хмыкнул Белоногов. – В этом деле Аннинский тебе помогал?
– Ни словом, ни делом.
– Как часто вы обмывали дела твоих вертихвосток?
– Часто. Если не считать вчерашней встречи, то виделись мы с ним последний раз две недели назад.
– Место встречи…
– У него дома! – перебил я Белоногова. И уже сам был вынужден сбавить обороты. – Созванивались вчера. Днем и вечером.
– Кто кому звонил?
– Я – ему.
– Оба раза?
– Да.
– Тема дневного разговора.
– Блин, ты меня достал!
– Отвечай!
– Днем позвонил, чтобы условиться о встрече. Вечером – чтобы напомнить ему об этом. Он пришел через пятнадцать минут. Без четверти девять, если быть точным. Ровно в девять вечера мы сели за стойку. – Я горько усмехнулся. – Виталик выглядел усталым, но довольным.
– Неужели так обрадовался встрече с тобой?
– Ты бросай насмехаться, или я наваляю тебе прямо здесь.
– Ладно, не кипятись. Ответь на такой вопрос: как часто ты встречался с женой Аннинского?
– Не в ту сторону копаешь!
– Часто или нет?
– Реже, чем с Виталиком, – был вынужден ответить я. – Она недолюбливала меня…
Мне казалось, Анна стояла между мной и мужем этакой противопожарной стеной, чтобы ни одна пагубная искра не переметнулась на него. У него была семья, у меня – нет. Больше того – я пока не собирался разжигать семейный очаг и, на взгляд Аннинской, являлся заразительным ходячим примером. Она опекала мужа, как ребенка. Я много раз видел ее ревнивый взгляд, но ни разу она не проявила открытой неприязни. Но была готова объявить вражду и словно ждала, когда я уведу Виталика на сторону. В этом я видел столкновение двух несовершенных форм мышления – ее и моей. Плюс ко всему мы с Аннинским были партнерами: я предоставлял ему информацию из своих источников, он мне давал крышу в своем районе и в свою очередь делился со мной своей информацией. Иногда я давал ему кое-какие деньги, но это так, мелочь.
