Унция или Драгоценное Ничто - страница 25

Исследуя эфирные токи, он подробно остановился на мыслях людей. Поскольку человек, по убеждению профессора, сам являлся звуком, то таковыми были и все его идеи, добываемые одним из общепринятых способов звукового извлечения: духовым, щипковым, перкуссионным или смычковым.

Духовой, щипковый и перкуссионный были самыми распространёнными, поскольку человек лично ковырялся в «пустоте», дуя в неё своими надеждами, постукивая чаяниями или щипая полным безразличием. Смычковый предполагал смычку с посредником, в роли которого выступали интересы других людей, культов и организаций. Впрочем, щипковый приём тоже порой требовал участия медиатора, но на характер мысли это сильно не влияло.

Всего исследователь выделил два основных класса мыслей – спонтанные и надуманные. Первые, более ясные и прозрачные, по форме напоминали морских угрей и отличались высокой гибкостью и скоростью. Надуманные же, походили на чугунные утюги или громоздкие пирамиды со сложными, беспросветными ходами, которые ни к какому выводу не приводили. Но, как Пуп отмечал, человек и ими научился оперировать с удивительной ловкостью, круша массой железных доводов более честные, но легковесные движения души.

Так, чем больше непрозрачного осадка допускалось в мысли, тем тяжелей она была и без труда, словно сапог улитку, плющила возвышенные, но непрактичные устремления ума. Эта же взвесь, плавая в сердце, совершенно лишала его искренности, блокируя циркуляцию искр между людьми, что нарушало круговорот лучистой энергии в пространстве. Роль осадка могли играть вполне обычные вещи, вроде нового шифоньера, загромождавшие ясность отношений, словно коридор в коммунальной квартире. И чувства двух людей, направляясь навстречу друг другу, спотыкались и падали.

Интересным было и такое утверждение учёного, что мысли существуют и живут сами по себе, даже после того, как человек от них отказался. Некоторые, наиболее достойные, держатся особняком, сохраняя породу. Но подавляющее большинство ведёт себя, как бродячие собаки, сбиваясь в стаи и дичая.

«Большая удача, – отмечал Пуп, – если беспризорной, брошенной мысли попадётся неравнодушный ум, который примет её и воспитает. Или хотя бы придаст вид, в котором не стыдно показаться в приличном обществе».

Наблюдая за жизнью некоторых идей, профессор установил, что, скрещиваясь, те могут приносить потомство и подчас, возвращаясь к родителям в лице внучек и правнучек, получают от ворот поворот. Их напрочь не признают, обычно говоря: «Нам такое и в голову прийти не могло!» (Но, лукавят, ещё как могло, что доказывал анализ крови, присутствующий в мыслях, как и в любом живом организме.)

Бывало и такое, что какая-нибудь думка, овладевая человеком, изменяла того до неузнаваемости. Поначалу обращаясь к хозяину на «вы», думка входила в доверие и становилась выдумкой. А когда у неё отрастали свои голова, туловище и руки-ноги, начинала командовать. И хотя говорить такое создание могло только на одну, родную тему, подчас и ей удавалось целиком завладеть личностью. Страшно сказать, во что такой человек превращался!

Пронзая тонкий мир на своей гондоле, Пуп с высоты птичьего полёта обозревал мириады островков безымянных сердец. По рельефу и следам, которые те несли, он мог безошибочно определить, что человек пережил. То попадалась весёлая солнечная лужайка, поросшая крепкими яблоньками, что говорило о внутреннем здоровье, то ледяная пустыня, яснее слов выдававшая смертельное одиночество души.